Экзистенции

ГИПАТИЯ

Ничего особенного, просто закончилась эпоха, а на границе тектонических плит всегда трясёт. В чреве прошлого сидит голодное дитя, у которого пока нет другой еды, кроме плоти матери. Ничего особенного, просто люди устали от множественности областей знания, этик, метафизик, богов… Явился Единый, собирающий отдельные хворостины в метлу, и нужно помочь ему вымести копившийся веками, замедляющий бег времени хлам. Ничего особенного, просто ты женщина, решившая учить мужчин мудрости, прочитавшая, кажется, все остатки давно сгоревшей библиотеки, почитающая учёного отца, но равнодушная к толпе, упорствующей в незнании, но точно знающей твоё место. Ничего особенного, просто ты не чужда политике, близко сошлась с местным префектом, ведёшь с ним беседы, стремишься на него влиять. И почему мудрецы так часто борются за души владык, стоя в очереди с теми, кто вечно будет косить глаза…

Ничего особенного, несмотря на это, могло и не случиться, но нашлись те, кто уже шагнул в новую эпоху, ревнители завтрашнего, такого неизбежного дня. Прозванные парабаланами, блуждающие в городских местах, полных малыми сими, теми «последними», коих не чурался и новый Бог, тоже умаливший себя до куска плоти и освятивший этим глубокие низины тварного мира. Твой же учитель Плотин считал плоть тяжким бременем, а материю – покрывалом тьмы, из-под которого нужно выплыть к свету, сияющему за пределами недвижного мира, даже за пределами планисферы, усеянной далёкими беспокойными звёздами. И нет ничего удивительного, что вам пришлось уйти, а этим новым – остаться и царить на земле, держа небо в уме. Вам тоже была знакома мысль о Едином, но это не то Единое, которое можно попросить о помощи в трудную минуту, когда нет заступников, включая твоего друга префекта.

Твоя самая трудная минута наступила, когда ты, словно царственная особа, возвращалась домой на носилках, а тебя уже ждали те, кто так любил омывать ноги чумных. Интересно, когда они возле какой-то церкви разорвали тебя на части, что стало с твоими ногами? Что стало с глазами, которыми ты ласкала остатки давно сгоревшей библиотеки? Говорят, что был и костёр, в который тебя бросили, словно копившийся веками, замедляющий бег времени хлам. Говорят ещё, что твой конкурент за душу префекта, епископ, узнав о подарке парабаланов, от него открестился. Так что твоя смерть никому не принесла пользы. Какая-то случайность, ничего особенного, такое уж было время. Просто на границе тектонических плит обычно трясёт.

Но купол планисферы движется по кругу и звёзды снова заняли покинутые места: новые маги в мантиях учёных заступили на твоё место, содрав пелену священности с материи и вторгшись в её пределы, чтобы при помощи разума преобразить то, что многие и без того считают совершенным. И, конечно же, побороться за души владык, стоя в очереди с теми, кто вечно будет косить глаза…

Но снова люди устают от множественности областей знания, этик, метафизик, богов… И снова собирают отдельные хворостины в метлу, чтобы мести, чистить и жечь. Ничего особенного, совершенно ничего особенного, просто в чреве настоящего поселилось голодное дитя, у которого пока нет другой еды, кроме плоти матери.

СОДОМ

Сегодня представление удалось: Костолом превзошёл сам себя. Видно, что он дерётся не ради денег – эта ненависть неподдельна, вот она, в сиянии безумных глаз, в звероподобном рыке, в силе рук, обрушивающих каменный молот на голову сопернику. Голова оказалась не крепче яйца, и зрителей окропило кровью. Всеобщее неистовство; женщины, кажется, готовы отдаться Костолому прямо на арене, они любят победителей.

Дальше на моём пути базарная площадь. Крепко держу монеты, ведь воров больше, чем покупателей. Иду к любимой торговке, завожу неспешную беседу, глажу бугристую поверхность гранатов, сжимаю пальцами морщинистые финики, осязаю упругость призывно выставленной загорелой груди. У каждой торговки главный товар – она сама. Эта – моя любимая, но план сторговаться на вечер отвергнут: люди вокруг говорят, что надо идти к дому Лота, там что-то интересное. Пойду за ними, любопытство порою сильнее похоти.

Чем же этот странный человек привлёк содомитян? Он – не один из нас, пришелец, так и не ставший своим. Каждый день ходит за ворота, пасёт стадо, и среди овец ему лучше, чем среди нас. И Бог у него свой, наших и всех окрестных отверг, и не простили бы ему такого презрения, если бы сами их не презирали. Но они добры: за жертвы позволяют нам жить согласно обычаям и привычкам. Отверг Лот и привычки, не желает есть с нашего стола, иной пищей питается. Что за пища – не знаю, но, может, и питательна, если едим мы чрезмерно, а из-за стола всё равно голодные встаём. Вышел однажды спор. Спросил у него жрец Баала: «Вот ты наши дела определил как злые. А как выходит так, что Бог твой – средоточие блага, а на земле царствует зло? Бог твой, выходит, слаб или безразличен ко злу».

Лот тогда смутился, будто это ему ставят в вину дурное, а я говорю: «Не тому удивляться надо, что есть зло на земле, а тому, что есть добро. Ведь то, что для Лота злое – радость нам и утешение, и способ поправки дел, и источник благополучия. А от добра его какая польза, какое удовольствие? Нет ничего, а ведь следует ему Лот, выбрал себе и следует, как мы следуем своему злу и радость с этого имеем. Как не подивиться лотову выбору?» Но сейчас дом Лота заперт накрепко, окна заставлены, чтобы люди не забрались внутрь. Говорят, странники пришли из неведомых земель, и так хороши, что среди народа разлилось возбуждение. Ни язв, ни струпьев, и даже зубы, говорят, целые. Красивые лица, а главное – новые, как предвкушение новых радостей. Но путники внутри, а мы снаружи.

Люди кричат и кидают камни, требуют выдать им чужеземцев. Одни усердствуют, а другие стоят чуть поодаль и ждут итог. И вот выходит Лот и предлагает вместо гостей взять его невинных дочерей, что ждут скорого замужества. Вот так благодетель! Горе семье иметь во главе такого праведника – дочерей, которых долго берёг, готов променять на спокойствие каких-то бродяг! И тут появился один из них на пороге, а другие выглядывают из-за спины. Вот момент, нельзя упустить! Самые ярые ринулись вперёд, машут руками, сжимают пальцы, чтобы за тунику ухватить. А пришелец – проворный, взял Лота за плечи, внутрь уволок и дверь захлопнул.

Смотрю из-за спин, а люди продолжают напирать, шарят в воздухе руками, стены гладят, будто дверь ищут. Но улова у пальцев нет, только кулаки бесцельно сжимаются… И тут видим мы – те, кто находился сзади – что глаза у впереди стоящих ужасные стали – белые и пустые, словно молоко в глазницы залито. «Ослепли!» – поднялся крик, воцарилась сумятица, многие в страхе бежали. А кто уже не видит, куда бежать, падают, катаются в пыли, совсем в стадо безмысленное превратились. Непростое тут дело, лучше мне подальше отойти, а то и затоптать могут.

И вдруг путники вышли из дома, а с ними Лот с женою и дочерьми. Ступают осторожно, чтобы лежащих не задавить, а оставшиеся расступаются, боясь испить из чаши сей. Пойду за ними, любопытство подчас сильнее страха. Неужто решили покинуть Содом? Так и есть: вышли за ворота и к горам направились, в строну Сигора. Оно, может, и верно, не один он из нас, пришелец, вот и пусть уходит с другими пришлецами. А мне пора домой, есть ещё дела, об остатке вечера надо позаботиться, чтобы не впустую прошёл. Да и туча ползёт со стороны моря, небо грозит молниями. По всему видно, дождя не миновать.

ЗОЛОТОЙ ВЕК

I

Как сказал один наш поэт, «зачем нам двадцатый век, если есть уже девятнадцатый век». Можно было бы и про двадцать первый то же самое спросить, да только нет у нас уже девятнадцатого века. Был, да весь вышел, «слинял в два дня. Самое большее – в три». Потом и двадцатый так же слинял. А те, кто позволил ему слинять, уходят друг за дружкой, оставляя нас один на один с взрощенным ими Левиафаном, что бредёт, не зная дороги, попутно обретая новую кожу.

И мы бредём куда-то вместе с ним, с каждым днём удаляясь от твоей эпохи, тёзка Батюшков. Узнал бы ты ныне свою Россию? Вы – дворяне из родовитых, состоятельных семей, высшее общество с блестящим, словно серебряная ложка, будущим. Вы – слуги царя, но в ваших слугах – весь народ, и на фундаменте из черни бессловесной взошёл дворец высокой словесности, белый, будто из слоновой кости. Ты строил этот дворец, и спасибо тебе за это: в его тени – мой прохладный офис.

Но мы – чернь, и сами чей-то фундамент. Будущее известно в лучшем случае до конца недели, гарантированы обязанности, но не права, а главная доблесть – дороже себя продать. Нас теперь называют людским ресурсом, причём самым ценным для экономики, так-то, Константин Николаевич. Оберни слово в монету, говорит нам время, всё оберни в монету, а что не оборачивается – оставь. Пустое. Не золото, а сущая безделица. Не все спешат этому верить, ведь всё может оказаться ровно наоборот. Золотой век позади, и даже серебряный; наступил век блестящих подделок. Увы, дорогой Батюшков, увы…

II

Усадьба утонула в лунном блеске, смолкли суетливые голоса дворни, и мечта сорвалась с хрупкой привязи рассудка – господина полудня. Хотя всё более расшатывается его трон, всё невесомее его оковы, и открываются ворота для живых образов, которым закрытые глаза – покровители лучшие, чем огонёк лампы и тем паче солнечный свет.

Он приходит ко мне – солнечный свет, но не тот, что у нас – тусклый даже летом, словно пробивается сквозь недоплавленную коросту весенних туманов, а живой и горячий, весёлый, как пламень. Такой бывает лишь в южных краях, на берегах тёплых морей. Италия, земля титанов, пережившая извержение творческого гения и снова впадающая в сон после пробуждения и нескольких веков напряжённого бодрствования. О, эти города щедрой, даже избыточной культуры, которой хватило одарить всю Европу и даже нашу Россию. Меня греет твоё сияние, Италия эпохи Ринасчименто, страна высокого духа и невыносимо совершенных форм. Мне близок поздний гений твоего несчастного сына Торквата, коего ты, несмотря ни на что, смогла оценить, хоть и заковала в цепи. Заковала тело, но не его буйный дух, а это главное.

Как сроднился я с ним, пока работал над переводами; его несчастья так похожи на мои, его голос отозвался во мне эхом, а затем выбрался на волю из теснин души… Я соединил побуждающую силу тассова стиха с русской лирической удалью, и прозвучал «Иерусалим» над нашей холодной равниной чудной сказочной песнью. Ты оживаешь в далёкой и чужой стране, милый Торкват, и зажигаешь в нашем небе подлинный свет золотого века красоты. Так будет, даже если моя стылая душа сгинет в мерзлоте вечного безмолвия…

III

О, презренные, недостойные… Кому я принёс слово в защиту доблести и чести, кого призвал к новым подвигам? Крысы знают лишь казематы, заперли в них свои души и жаждут запереть чужие. И особенно ненавистны им те, кто поставил перед ними зеркало, изобличив крысиные морды под пышностью львиных одежд. Может, за то меня и преследуют, что напомнил им о славных подвигах предков, презревших тупость однообразной повседневности и ограниченность своего мирка, и весёлой волной покатившихся на восток, к источнику святости. Не было страха у этих железных людей, когда смотрели они на мощную стену иноверной твердыни. С одной стороны – бесприютный океан, с другой – немилосердная пустыня, а на границе – свирепые полчища магометанские. Но Иерусалим был освобождён, и христианское королевство заалело крестами на изгаженной дикими маврами земле.

А вы, жалкие ценители поэзии и живописи, изнеженные завсегдатаи балов и театров, развращённые сибариты и эпикурейцы, заменившие рыцарские турниры нелепым маскарадом, а военные вылазки с бравой дружиной – оргиями с дорогими шлюхами. Ни веры у вас, ни чести, ни отваги, а я, кто напомнил вам о них – сумасшедший и достоин каземата и цепи.

Ах, милый Балдуин, несчастный больной юноша, ты тоже надевал маску, но не для никчёмной венецианской сатурналии… Проказа поедала тебя изнутри и снаружи, твоё рыцарское королевство грызли мавританские черви, откусывая вместе с землёй и куски твоего сердца, но ты выстоял и дал им отпор, ты держался до конца, умерев с крестом на спине и мечом в руке. Ты – Солнце нашей истории, красившее золотом чернеющий мир. Ныне же – закат и тьма, и золотой век позади, век доблести и геройства. Но я расскажу о тебе миру, как рассказал о твоих предшественниках Готфриде, Танкреде и Ринальдо, расскажу миру, память которого короче, чем твоё славное правление. И оживёшь ты средь нас, и напитаешь трусливые сердца отвагой и стойкостью. Если хватит сил, если мне только хватит сил, ты будешь жить среди нас и говорить с народами моими словами, даже когда сам я сгину в глубине прекрасной и несчастной италийской земли.

IV

Что за странная, причудливая судьба… Родился на земле Господа нашего, и не простолюдином, а королём великого города Иерусалима, но ни один из смертных мне не позавидует и не восхитится моей участью, пожелав разделить её со мной. Воистину справедлив Господь – великое благословение уравновесил страшным проклятием, дал мало лет, но столь многое позволил успеть. Саладин отброшен, и на какое-то время Иерусалим снова станет городом мира. Преемник определён, и маленький Балдуин уже готовится стать Пятым. Вот и всё, пора в путь… Но сколькими славными делами я мог бы прославить себя и моё королевство, сколько подвигов во славу Господню совершить!

Ведь так далеко мы ещё от идеала святости, так много у нас родовых пороков, принесённых рыцарями из далёкой Европы: усобицы, распри, угнетение слабых, неблагочестие… Хотели иначе, и славный Готфрид Бульонский отказался надевать корону, ибо Иисус, подлинный царь этой земли, носил лишь терновый венец, но овладел царствами обширными. А вот последователь Готфрида, первый из Балдуинов, украсил голову золотом и этим решил судьбу королевства. Хоть и сто лет с тех пор прошло, а может, ещё столько же пройдёт, но если на вершине золото, как на моей главе по сию пору, то нет в таком королевстве божественной правды – не есть оно царство божие на земле, не есть обретённый рай. Потому и падёт. А истинный золотой век – век святости, явленный нам однажды, не повторится.

V

Вот спрашивают меня, почему пошёл я по этой многотрудной и чреватой стезе. Потому что живём мы во времена беззакония и нечистоты. Законы презираются, вера слабеет, земля попирается захватчиками, чужие идолы пытаются взять власть, люди растеряны и напуганы. Кажется им, что великие золотые века Иерусалима позади, а будущее сулит лишь гибель и тлен. Но во всякие времена люди думали так же, потому и приходили к ним пророки, и восходили на трон благочестивые помазанники, чтобы отвернуть людей от греховного уныния, напомнить о законах, о вере и страхе Господнем. Без их усилий не было бы и того будущего, что есть сейчас. Вот и я пришёл исполнить древние установления, а не нарушить, как говорят глупцы, глядящие в прошлое слепыми глазами. Ведь всё и так нарушено.

Есть у нас иные, что ушли в пещеры и там хотят создать маленькое царство Божье, и учат книги наизусть, и закопались в полустёртых буквах, как в песках ширящихся пустынь. Заметёт песок и письмена их, и их самих. Потому что идти нужно к людям, а не бежать от них в подземелья. Так что идёмте, Иерусалим ждёт, и ослик уже постукивает копытцем. Ведь если и начнётся когда-нибудь на земле золотой век, то только с нас.

СПИРАЛЬ

1. Когда над Элитариумом завис огромный корабль, нас всех охватило необычайное волнение. То, о чём ещё недавно мечтали земляне, с надеждой вглядываясь в небо, выпало на долю нашего поколения. Что это, случайность или оказанная нам честь? Может, только сейчас, с нашим нынешним уровнем технического и социального прогресса, мы стали интересны жителям иных миров? И уж теперь, когда их существование бесспорно, с новой силой разгорелись споры о том, первый ли это визит либо мы уже обязаны пришельцам какими-то вехами нашего исторического пути.

Но я не спекулирую на этой теме, я жду возможности расспросить инопланетян лично, не без основания полагая, что удостоюсь этой чести как, возможно, лучший дипломат Элитариума. К чему скромность? Именно мне и моим способностям переговорщика обязан полис быстрым усмирением повстанцев в последней войне. Кто знает, сколько бы мы давили этих крыс военными методами, истощая бюджет понапрасну. А так – одна доверительная беседа, и капитуляция.

А какого мужества мне стоило предстать перед этими дикарями, уже почти потерявшими человеческий облик! С какой тонкостью я подбирал слова увещевания! Встретился бы кто-нибудь из руководства с их звероподобным предводителем, по старинке обвешанным пулемётными лентами, которые им даже вставить не во что… А я смело смотрел ему в глаза и говорил без дрожи, ведь мою решимость подкрепляло убеждение, что историческая правда на моей стороне, и я лучше, чем они, а потому будущее принадлежит мне.

И теперь, когда иная, вероятно, более развитая цивилизация нанесла нам дипломатический визит, нам, а не им, наше положение будет окончательно закреплено. И мне, именно мне, возможно, предстоит сыграть первую партию, став контактёром.

И я не ошибся: когда от корабля отделился шаттл и сел на центральной площади Элитариума, меня вызвали на службу. Конечно, я дал согласие. Что меня ждёт там, за сияющей непроницаемой дверью?»

2. – Воины! Друзья! Вы, полевые командиры отрядов сопротивления, должны услышать это первыми и донести остальным. Ибо волнение пошло в народе, слухи и домыслы гуляют один нелепее другого. Недавно мы послали в Элитариум разведчиков. Нужно было узнать, с чем связаны такие изменения. Беспилотники-контролёры и аэропрореживатели больше не летают над нами, нет ни профилактических бомб, ни ракет. Наш скот больше не мрёт, листья на деревьях не чернеют, и даже вода стала такой, какой и должна быть. Неужели нас наконец-то оставили в покое, подумали мы. Так вот, разведчики спокойно зашли в полис – защитной энергостены больше нет и Элитариум никто не охраняет. Он пуст.

Видно, это как-то связано с летающей тарелкой, которая как раз незадолго до этого улетела. Но никаких трупов наши люди не нашли, пришельцы, похоже, просто забрали элитариев с собой. Думаю, они удостоились чести отправиться на другую планету, более развитую и достойную их, а нам оставили Землю. Что ж, будем жить на ней свободно, как и заслуживаем. А в первую очередь обучимся знаниям и устройствам, что остались нетронутыми. Уж мы-то должны создать с их помощью более справедливое общество, где все будут равны!

3. «Работа двигателей стабилизировалась, корабль вышел на заданную скорость, и у меня наконец-то появилось время записать свои размышления по итогам визита на планету, за судьбой которой я следил всю жизнь. Какое пристальное внимание к ней было приковано в своё время! Ещё бы, первый эксперимент по экспорту представителей нашей расы в иной мир. Пусть во многом похожий, но всё же иной. Как они быстро освоились и заняли доминирующее положение! О том, что до них здесь была другая раса, не осталось почти никаких следов. Впечатляюще, особенно с учётом того, насколько она была совершеннее нашей. Поистине, пресечь конкуренцию в зародыше было прекрасной идеей!

Но нынешнее положение на Земле отвратительно, оно полностью противоречит нашим принципам социального устройства. И это говорит о том, что рассуждения наших мыслителей о генетически присущих людям гуманности, справедливости и тяге к равенству – фикция и антинаучный самообман. Всё благородное в нас – результат сознательного выбора, изнурительной борьбы за победу гуманистических идей, а затем постоянной, кропотливой работы над собой. И очень опасно, что благодушие заставляет нас постепенно забывать об этом. Спасибо землянам, они преподнесли ценный урок, который нам ещё предстоит осмыслить.

И ведь на Земле люди долгие века шли по нашему пути, а затем сбились с него. Наши идеи здесь тоже стали казаться чем-то естественным, и даже когда они рушились под напором чуждых идеологий, никто не замечал грозящей им опасности. В итоге гуманизм проиграл. Не придёт ли однажды и у нас ему на смену вот это – страшное общество фундаментального раскола на лучших и худших, на первых и последних? Причём даже не ясно, на каком сновании одни возомнили себя вправе держать других в дикости и повиновении, на основе чего лишили абсолютное большинство землян человеческого достоинства. Они их не сделали рабами – уровень развития технологий сделал рабов излишними, они просто решили, что одни – лучшие, а другие – худшие, и всё.

Что-то пошло не так, и нам необходимо сделать из этого выводы. И, конечно, нужно понаблюдать, смогут ли земляне использовать свои вторые шансы. Угнетаемые – освоить высокие технологии и создать новое общество, не скатившись снова в гибельное противостояние. А элитарии – освоиться на недавно открытой планете и вытеснить в историческое небытие её ужасных автохтонов. Год в тёмных и жарких камерах, где элитарии сейчас дрожат от страха и недоумения, должен выбить из них спесь. Когда-то у их предков, самого отъявленного сброда нашей планеты, на новой родине получилось превратиться из последних в первые, может, получится и у этих? А мы снова будем наблюдать, как история выходит на новый виток своей малопредсказуемой спирали.

4. – В общем, главное в разговоре то, что наше заключение скоро кончится. Мы подлетаем к какой-то планете, где они нас и высадят. Там обитают разумные, но жестокие твари, которые к тому же быстро развиваются, и нам нужно будет их усмирить и затем вытеснить. Но для начала – просто выжить, если получится. Впрочем, всяко лучше, чем гнить в этом затхлом трюме…

А в остальном – высокопарные рассуждения. Насколько я понял, на своей планете они построили что-то вроде коммунизма, типа того, о котором грезили и у нас, но выкинули на свалку ещё в позапрошлом веке. Свобода, равенство и братство – вот это всё. И надо, мол, нам на новой планете к этому же стремиться, к справедливости и гуманизму. Слышал бы он себя со стороны! Сначала, значит, прикинуться кроткими и послушными, чтобы уничтожить всех, кто там живёт, а затем на таком фундаменте строить гуманное и справедливое общество. Я на это только кивал головой, не стал возражать капитану, но сам думал, почему же аборигены планеты гуманного отношения не заслуживают? Потому что не люди? Может, их можно просто цивилизовать, не уничтожая? А то хотят, чтобы наше пребывание там началось с преступления, за подобное которому они нас на всё это и обрекли, а потом – вперёд, к гуманности и справедливости! Чтоб, мол, виток спирали, а не порочный круг! Не знаю, не знаю… Есть какая-то во всём этом роковая ошибка, но пусть с нею наши потомки разбираются, если они у нас будут. А нам бы выжить, просто выжить под новым Солнцем, или что там у них вместо него…