Ленинград: архитектура советского модернизма 1955-1991. Справочник-путеводитель

Выразительность инженерных решений отступила на второй план перед сложно разработанной формой и пластической проработкой стен, вернувших себе осязаемую материальность – чертами, свойственными брутализму. В семидесятых в советской архитектуре появились и признаки надвигающегося постмодернизма: контекстуальный подход к проектированию, обращение к формам «говорящей» архитектуры и ретроспективным мотивам.

Изменился характер адаптации зарубежных моделей: если прежде книги о современной западной архитектуре выходили редко, и архитекторы вдохновлялись по большей части фотографиями и опубликованными в печати схематическими чертежами, переосмысляя их в применении к своим задачам и советским строительным практикам, то теперь они получили возможность более систематично знакомиться со стоявшими за новаторскими формами идеями – «Стройиздат» выпускал одну за другой книги, посвященные современной архитектуре Франции, Италии, США, Японии и других стран. Автор большинства этих книг, переехавший в Москву ленинградец Андрей Иконников опубликовал в 1972 году

В. Щербин, Л. Варшавская. Новое здание РНБ. 1982–1998.

Главный фасад чрезвычайно важный сборник «Мастера архитектуры об архитектуре», в который вошли отрывки текстов Людвига Миса ван дер Роэ, Алвара Аалто, Оскара Нимейера, Кензо Танге, Пьера Луиджи Нерви, Джо Понти, Эрнесто Натана Роджерса, Бруно Дзеви, Минору Ямасаки, Ээро Сааринена, Луиса Кана, Роберта Вентури, Элисон и Питера Смитсонов. Появились и переводные истории современной архитектуры, в том числе книга «Пространство, время, архитектура» Зигфрида Гидиона. Знакомство с мыслями зарубежных современников спровоцировало содержательные теоретические дискуссии и в нашей стране. Публикация в 1973 году перевода книги британского теоретика Райнера Бэнема «Новый брутализм» поспособствовала популярности брутализма в СССР.

В начале 1980-х строительная деятельность замедлилась – слишком много ресурсов было израсходовано на подготовку к Олимпиаде, а экономический и политический кризис, приведший в итоге к перестройке и краху системы, не позволил аккумулировать новые. Но интеллектуальная деятельность, напротив, оживилась. В профессиональной периодике оживленно обсуждался постмодернизм на Западе и его актуальность для отечественной архитектуры. В 1985 году даже те, кто читал только по-русски, смогли ознакомиться с теорией нового направления в первоисточнике: вышел русский перевод этапной книги Чарльза Дженкса «Язык архитектуры постмодернизма».

В. Щербин, Л. Варшавская. Новое здание РНБ. 1982–1998.

Задний фасад

Завершавшиеся в восьмидесятых проекты перерабатывались в сторону большей семантической насыщенности, а среди вновь созданных встречаются образцы постмодернизма европейского извода, интерпретирующие исторические прототипы с большой вольностью, но без игры, свойственной произведениям американских постмодернистов. Апогеем этой тенденции можно считать проект нового здания Публичной библиотеки в Ленинграде, утвержденный в 1985 году.

На всех этих стадиях ленинградская архитектура заметно отличается от московской свойством, которое можно расценить как робость, но в котором, при желании, можно увидеть благородную сдержанность. Ленинградцы до начала шестидесятых не желали оставить классику, только очищали ее от «излишеств» и сочетали с современными конструкциями. Здесь не было такого резкого противопоставления предшествующему этапу, ведь сталинская архитектура северной столицы в большой степени продолжала предреволюционную неоклассику и, как и она, ориентировалась на архитектурное наследие великого города. Но и когда модернизм, казалось бы, окончательно завоевал позиции, предпочтение отдавалось спокойным симметричным композициям, а когда архитекторы решались им изменить, они обращались за вдохновением либо к архитектуре соседней Финляндии, либо к наследию ленинградского конструктивизма. И при любой возможности ленинградцы воскрешали образ классической колоннады – то в пропорциях простенков между заглубленными окнами, то в пилонах, поддерживающих самое высокотехнологичное перекрытие. Сохраненная связь с традицией объясняет и тот факт, что в Ленинграде не распространилась практика дополнения архитектуры мозаиками или росписями, хотя именно в этом городе появился пример, показывающий, что актуальную модернистскую условность и плоскостность монументального искусства можно вырастить из классического прототипа – сграффито «Дружба народов» на стене гостиницы «Дружба» на улице Чапыгина, использующее приемы греческой вазописи (Б. Аксельрод, 1960).

Причиной такого нежелания порывать с прошлым была не только мощь исторической архитектуры, внушавшей смирение потомкам, но и особенное отношение к городу, вызванное травмой войны. Ленинград пострадал несравненно сильнее Москвы, и послевоенное десятилетие в нем было посвящено не строительству триумфальных сооружений, а залечиванию ран. И пусть при ремонте и реконструкции многих рядовых зданий XIX – начала XX века часто терялся их декор, их воспринимали как ценность и сносили впоследствии гораздо реже, чем в Москве.

Масштабных сносов удалось избежать и благодаря тому, что в городе на Неве власть выбрала своей резиденцией не Зимний дворец или Петропавловскую крепость, а здание Института благородных девиц, где во время Октябрьской революции 1917 года располагался штаб большевиков. Возникшая в 1930-х идея переноса правительственного центра в новый район на юге города, где в предвоенные годы был построен Дом Советов по проекту Ноя Троцкого, заглохла, и в 1970-х в районе Смольного вырос ансамбль партийно-правительственных зданий, но все же это произошло не в самом центре, а на краю исторического города.

Б. Аксельрод. Сграффито «Дружба народов». 1960

Совсем без крупных модернистских вторжений в центре не обошлось, но они были немногочисленны, а разрабатывавшийся в середине 1960-х план масштабной реконструкции территории между Невой и Обводным каналом^[19] не был принят. В 1969 году, несколькими годами раньше, чем в Москве, в центре Ленинграда были образованы объединенные охранные зоны, а территория исторического города между ними получила режим регулирования застройки. Архитекторам, решившимся строить что-то заметное в пределах видимости прославленных архитектурных ансамблей, и до этого было чрезвычайно сложно добиться утверждения своих проектов (например, Сергея Сперанского заставили почти вдвое укоротить задуманную им 22-этажной гостиницу «Ленинград»[25]), а после введения охранных зон архитектурные эксперименты окончательно были оттеснены в окраинные районы.

Схема «Охранные зоны памятников архитектуры». 1971

Генеральный план развития Ленинграда, разрабатывавшийся с 1955 года под руководством Валентина Каменского и Александра Наумова и принятый в 1966-м, предусматривал равномерный рост территории во всех доступных направлениях. Удвоение площади города до 528 кв. км заставило ускорить развитие метрополитена, хотя строительство его шло гораздо труднее и медленнее, чем ожидалось. В 1955 году, когда была пущена первая очередь ленинградского метро, оно насчитывало одну линию и семь станций, а в 1991-м – четыре линии и 54 станции, среди которых встречаются очень незаурядно оформленные.

Проект генерального плана развития Ленинграда на 1960–1980-е годы. 1964

Новые жилые районы, устроенные по микрорайонному принципу, со свободной планировкой и всей инфраструктурой для жизни, задумывались как существенно более комфортная среда, чем исторический центр с его коммунальными квартирами и дворами-колодцами. Однако система магистралей и площадей следовала логике планировки исторического Петербурга.

Главной новацией генплана 1966 года был выход города к морю, о котором до появления технической возможности намыва берега архитекторы могли только мечтать. На десятилетия Морской фасад города стал важнейшей темой экспериментального проектирования, хотя в реальности подсыпанная западная оконечность Васильевского острова и прилегающих островов осталась лишь фрагментарно застроенной. Но даже поставив задачу формирования нового силуэта города с залива, ленинградские градостроители внимательно следили за тем, чтобы новые вертикальные доминанты не забивали исторические, а дополняли их.

Другой важной градостроительной задачей стало формирование новой застройки на берегах Невы в тех местах, что прежде были заняты фабриками и складами. И здесь проектировщики старались следовать историческим моделям, организуя через определенные промежутки площади с отступающими от реки высотными акцентами. Но сам их масштаб и методы строительства, не позволявшие создавать сложный силуэт отдельных зданий, заставили применять новые приемы, основанные на ритмическом чередовании объемов разной высоты.

И. Чайко, Н. Баранов, Ф. Яковлев.

Спортивно-концертный комплекс.

 

1965–1979, снесен в 2020

Наиболее же свободно архитекторы себя чувствовали на безопасном удалении от памятников зодчества прошлых веков. Так, в районе Гражданки появились несколько комплексов НИИ необычной и изобретательной архитектуры, а Московский проспект, хоть и не состоялся как новый административный центр, завершился самым амбициозным из реализованных ансамблей – площадью Победы[31].

Вблизи Московского проспекта, по другую сторону Московского парка Победы, в 1970–1979 годах поднялась грандиозная ротонда Спортивно-концертного комплекса им. В.И. Ленина, ставшая главной ленинградской площадкой Олимпиады-80.

Перекрытие пространства диаметром 160 метров стальной мембраной толщиной всего шесть миллиметров стало очередным триумфом ленинградской инженерной школы, а унесшая жизнь рабочего катастрофа, произошедшая при демонтаже СКК 31 января 2020 года, показывает плачевное состояние строительной культуры в наше время. Всплеск возмущения, вызванный поспешным сносом уникального здания, свидетельствует о том, что петербуржцы уже признали позднесоветскую архитектуру частью своего культурного наследия. Цель этой книги – познакомить с модернистским наследием Ленинграда и тех, кто еще не заметил его за ослепительным блеском императорского Санкт-Петербурга.

Ю. Билинский, Г. Шихалева.

Лабораторный корпус НИИ Лесного хозяйства. 1980

Справочник-путеводитель

1. ПЕРВЫЙ КРУПНОПАНЕЛЬНЫЙ ДОМ 1955

АРХИТЕКТОР А. ВАСИЛЬЕВ

КОНСТРУКТОР З. КАПЛУНОВ

УЛИЦА ПОЛЯРНИКОВ, 10 ЛОМОНОСОВСКАЯ

Первая ласточка новой архитектуры оказалась слишком хороша, чтобы пойти в тираж

Этот неприметный дом в глубине квартала у метро «Ломоносовская» – ничуть не менее судьбоносное место, чем Сенатская или Дворцовая. Это ровно такая же развилка, откуда история России могла бы пойти в иную сторону. И скорее Сенатская, чем Дворцовая: если бы за образец типового жилища был взят этот дом, а не лагутенковская 5-этажка, поколения советских людей выросли бы значительно более добрыми и счастливыми. Потому что бытие, как они верили, определяет сознание, а бытие с высокими потолками и большими окнами – это была бы жизнь, товарищи, совсем хорошая. Разве что подниматься на высоту 15 метров пришлось бы без лифта.

➧Хрущёвское постановление «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве» (4 ноября 1955) часто описывается как гром среди ясного неба, но подготовка к переходу на полносборное крупнопанельное домостроение шла все предыдущие 10 лет, и дом на улице Полярников, законченный аккурат в ноябре 1955 года, – одно из подтверждений этому.

Но расхожее утверждение, что он «имеет статус памятника архитектуры как первый в СССР крупнопанельный дом»^[20], ошибочно оба раза. Первые панельные дома – коттеджи в 1 и 2 этажа – появились еще в 1945–1947 годах на Урале: в Берёзовском, Североуральске, Екатеринбурге.

Первый советский панельный дом в Берёзовском. 1946

Первый многоэтажный каркасно-панельный дом построен в 1947–1948 годах в Москве на Соколиной Горе (4 этажа, каркас – целиком металлический, пилястры прикрывают стыки панелей), следом, в 1948–1951 годах, на Хорошёвском шоссе возводятся еще 15 домов от 4 до 6 этажей (при этом у второй очереди каркас уже железобетонный), а в Киеве в том же 1951 году строится 6-этажный дом с первым этажом из монолитного железобетона, обложенного кирпичом. Затем в 1951–1952 годах в Магнитогорске ставят два бескаркасных панельных дома – правда, еще очень маленьких: один в 3, другой в 4 этажа. Более высокий дом – с корпусами в 5 и 7 этажей – вырастает в 1953–1955 годах на Октябрьском Поле в Москве, он с поперечными несущими стенами и лифтами. И, наконец, венчает этот этап питерский дом – 5-этажный, бескаркасный, с продольными несущими стенами.

Фото В. Туроверова. 1957

План секции

➧Это уже вполне себе хрущёвка: крупнопанельная, 5 этажей, без лифта и мусоропровода. Почему же не этот дом пошел в серию? Да просто потому, что оказался слишком хорош – было куда еще удешевить. А главной проблемой стала именно высота потолка, потому что по факту она заставляла жителя подниматься не на 5-й этаж, который считается предельным без лифта, а на 6-й. Срезав же с каждого этажа по 50 см, получили экономию в 2,5 м – как раз в тот самый искомый этаж. Учитывая же, что Хрущёв привык все мерить по себе («Я пролез – и другие пролезут», – заявил он, как гласит легенда, выбравшись из узкого сортира новостройки), а росточку генсек был невеликого, понятно, что трехметровый потолок казался ему бессмысленной блажью.

➧Впрочем, такой же старорежимной роскошью отдавали и планировки в этом доме – недаром в объявлениях о продаже квартир его называют сталинским. Изолированные комнаты, раздельные санузлы, огромная кухня (10–14 кв. м). Под окнами – холодные кладовки («хрущёвские холодильники»), по стенам – закрывающиеся антресоли и встроенные шкафы, в подвалах – место для колясок и велосипедов. Пол – линолеум по фанере, в ванных – колонка и хромированные полотенцесушители. Некоторые излишества были и в отделке: так, входные двери сделаны из дуба. Но главное – и откровенно вызывающее – декоративное излишество было на фасадах.

➧Дом облицован разноцветной плиткой, при этом первые два этажа были темными, а на их фоне эффектно выделялись белые оконные рамы. Верхние же два, наоборот, были светлыми, а темные оконные рамы окружали стилизованные наличники из коричневой керамической крошки. Наконец, окна третьего этажа чередовались с эдакими филёнками – темными прямоугольниками в светлых рамах. The Village пишет, что «незадолго до строительства Васильев с супругой ездил во Флоренцию и именно там подсмотрел орнаменты эпохи Возрождения, которые использовал в оформлении дома»^[21]. На баптистерии действительно есть похожие филёнки, но на самом деле ходить так далеко было незачем. Тот же прием – лепные наличники вокруг оконных проемов (и с такими же барочными «ушками») – мы видим в Летнем дворце Петра I в Летнем саду. А третий этаж с филёнками у Васильева – явный парафраз пояса барельефов дворца.

➧Конечно, выглядела эта отделка (в 1970-е годы она стала осыпаться, и в 1990-е дом просто покрасили) несколько натужно: авторы еще не в силах вообразить себе жилой дом без каких-либо примет красоты. Но и аллюзия неслучайна: оба дома открывали новые эпохи – и в истории, и в архитектуре. Эта отсылка еще и по-ленинградски смелая: начиная новую эру, перебросить мостик не к 17-му году, а к XVIII веку. Но Летний дворец Петра тогда считают «первым домом, в основу которого был положен принцип типового проектирования»^[22]. И неслучайно его поместили на обложку журнала «Архитектура и строительство Ленинграда» в марте 1955 года – после первого выступления Хрущёва на тему «архитектурных излишеств».

➧Это прокламация тех же модернистских ценностей: простоты, практичности, рациональности. «Русский дипломат в Париже Антиох Кантемир рассказывал жене знаменитого Монтескье, как он был удивлен, когда, приехав в Петербург, “увидел… дворец царский, похожий на скромный домик какого-нибудь голландского фермера”»^[23]. Так же скромен дворец и внутри, а учитывая, что он был Петру и офисом, то личных помещений царю оставалась сущая ерунда: спальня, кабинет, столовая (плюс туалет под парадной лестницей). То есть фактически «трешка» – хороший советский стандарт.

➧Впрочем, «трешки» тоже бывали разные, в доме Васильева комфорт определяли План секции Фото В. Туроверова. 1957 именно высокие потолки (3,1 м в чистоте – почти как у Петра, где 3,3 м, чай, не Хрущёв ростом), пропорции комнат (3/4 их были квадратными) и размеры окон. Кроме того, дом был узкий и короткий (всего 2 секции), поэтому 2 квартиры на каждом этаже имели двустороннее освещение, а еще 2 – окна на разные стороны. Набор квартир тоже был весьма неординарным: 5 «однушек», 10 «двушек», 5 «трешек» и 10 (!) четырехкомнатных. Грамотная их группировка дала всего 3 пары стояков.

«В обычных хрущёвках и ванные, и туалеты, и кухоньки – все маленькое, просто никакое, – говорит одна из жительниц дома. – И стены какие-то тонкие. А здесь хорошие капитальные стены, звукоизоляция отличная. Я ни за что не переехала бы в хрущёвку»^[24].

Д. Трезини. Летний дворец Петра I. 1711–1712

➧А вот внешние стены были, наоборот, тонкими… «Новоселы обжились, высадили под своими окнами деревья, кто какие любит, – и черемуху, и вишню, и клен, – и старались не замечать, что не все хорошо в их новом доме. “Холодно, Коля?” – спросил на одном из совещаний главный инженер треста Главленинградстрой Александр Александрович Сизов. <…> “Жить можно, Александр Александрович. Дом ведь первый. А так – щели замазали, плитки купили – греемся”. <…> Оба знали: радоваться пока нечему. Дом – холодный»^[25].

➧В Летнем дворце стены тоже были тонкими, а рамы – одинарными, но он на то и был – летним, жили в нем лишь с мая по октябрь. Здесь же были применены панели из шлакобетона, который себя не оправдал – в первую очередь из-за больших теплопотерь (и в итоге уступил место керамзито-, пено- и газобетону). Тем не менее, именно здесь концепция «панель на комнату» впервые прозвучала во всей своей чистоте: не было никаких дополнительных деталей типа пилястр, чтобы прикрывать стыки панелей, а все панели были одинакового размера. В панель между уборными смежных квартир закладывалась разводка, а газовые трубы и отопление тоже были замурованы в стены, что было ноу-хау (потом, правда, когда пришла пора их менять, пришлось их все же вытащить).

➧Возможность же обсуждения дома с жителями была обусловлена тем, что квартиры в нем дали людям, которые его строили (не всем, конечно, а лучшим, в числе которых был и Коля, монтажник Николай Здобнов). Кроме того, одна из квартир в доме оставалась «лабораторной»: здесь жили дворники, которые должны были замерять температуру и следить за состоянием построенного. Тревога была понятна: построили дом очень быстро – за 79 дней (после нулевого цикла), еще 23 дня ушло на отделочные работы. Собирала дом бригада, куда входили 6 монтажников, 1 сварщик и 3 бетонщика, работы велись в две смены. Башенный кран, правда, при этом простаивал половину времени.

➧Еще два таких же дома построили в 122-м квартале, но потом сочли этот эксперимент слишком большой роскошью.

Планировки же были признаны удачными, и из них произросла серия I-507, но уже, конечно, без высоких потолков. В общем, мы пошли иным путем, а на этот дом долго указывали как на неудачный образчик. Хотя убогость нынешнего его облика связана не только с тем, что облетел декор (и балконы на одном только 3-м этаже кажутся теперь странной прихотью, а не частью продуманной композиции), но и с тем, что дом стоит в плотном окружении вальяжных сталинских домов, как сержант промеж генералов. Впрочем, если бы он оказался в соседнем 124-м квартале[4], застроенном настоящими хрущёвками, грустно было бы уже их многочисленным жителям.

2. ПЕРВЫЕ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЕ КВАРТАЛЫ КРУПНОПАНЕЛЬНОГО СТРОИТЕЛЬСТВА 1956–1959

АРХИТЕКТОРЫ Е. ЛЕВИНСОН, Д. ГОЛЬДГОР, И. АЛЕКСАНДРОВ

УЛИЦА СЕДОВА, 61–83

ЛОМОНОСОВСКАЯ

Черёмушки по-ленинградски

«Вот передняя наша, вот и вешалка наша. Наша комната, Саша! Наша комната, Маша! Вся квартира наша, наша, кухня тоже наша, наша!» Мечта молодоженов из оперетты Дмитрия Шостаковича «Москва, Черёмушки»^[26] была актуальна для жителей всех городов СССР. Неудивительно, что фильм по ее мотивам назывался уже просто «Черёмушки»^[27] и снимался в Ленинграде, предвосхищая коллизию «Иронии судьбы» Эльдара Рязанова. Однако при более внимательном рассмотрении оказывается, что панельные жилые дома в двух столицах с самого начала заметно отличались.

➧Кварталы 122 и 123 на Щемиловке строились одновременно с 9-м кварталом Новых Черёмушек и были таким же экспериментом, в рамках которого проверялись возможности строительства из крупных панелей и планировки малометражных квартир. Но проходили эти эксперименты по-разному. В Москве произошел резкий разрыв с предшествующей практикой, а ленинградцы, переключившись на новый метод строительства, смогли сохранить преемственность.

➧Во-первых, новые кварталы проектировала та же мастерская Ленпроекта под руководством Евгения Левинсона и Игоря Фомина, что с середины 1930-х годов застраивала район Щемиловки. К середине 1950-х по обеим сторонам от продолжающей трассу Володарского моста Ивановской улицы и вдоль ближней к Неве стороны будущей улицы Седова уже стояли объединенные общим архитектурным решением (то есть практически типовым проектом) комплексно спроектированные кварталы. «Центральная часть новых кварталов решена единым значительным комплексом, в котором большую роль играет здание школы с площадками для игр. Такое размещение, с одной стороны, приближает школу к обслуживаемому кварталу и делает возможным подход к школе без перехода магистрали, а с другой – создает условия, при которых нет уличного шума, препятствующего школьным занятиям»^[28]. Так Левинсон и Фомин описывали свой проект в 1936 году, на четверть века опережая важнейший принцип планировки микрорайона.

➧122-й квартал, по сути, повторил планировку предшествующих, дома даже немного загибаются за углы участка – и это при том, что раннее панельное домостроение всячески избегало угловых секций, усложнявших процесс монтажа. 123-й квартал стал практически линейным, вытянувшись вдоль улицы Седова, но только потому, что с противоположной стороны к нему подступает большой водоем, – если бы строительной реформы не произошло, дома, скорее всего, встали бы примерно так же.

В нижних этажах некоторых домов устроены магазины – в то время как в московском 9-м квартале Новых Черёмушек все магазины и кафе были выделены в отдельные «кубики», а дома, ради удобства строителей, заполнялись одинаковыми квартирами от первого до последнего этажа.

Вид двора 122-го квартала.

➧Для обитателей новых домов более существенным оказался ленинградский консерватизм в том, что касается допустимой малометражности квартир. Высота потолков в 3 метра, предположим, встречалась и в первых московских хрущёвках, но кухонь площадью в 10 метров в Черёмушках не встретишь, а в Щемиловке они – норма для двух- и трехкомнатных квартир. Другое существенное отличие – полное отсутствие проходных комнат. На общесоюзном уровне проходные комнаты были признаны вполне приемлемыми для односемейных квартир и даже желательными, как определенная гарантия от превращения квартир в коммунальные^[29].

Первые экспериментальные кварталы крупнопанельного строительства

Но в Ленинграде решили иначе: пусть все комнаты будут изолированными, а угроза превращения в коммуналки может быть предотвращена на административном уровне: просто не селить в квартиры больше одной семьи, и все.

➧Наружную архитектуру, разумеется, пришлось изменить: величественные гигантские портики и колонные лоджии, украшавшие дома на Ивановской улице и четной стороне улицы Седова, безусловно, попадают в категорию архитектурных излишеств. Новые дома, уже не 6-этажные, а 5-этажные, по новым правилам, собраны из изготовленных на заводе панелей. Тем не менее их стены четко артикулированы: есть и цоколь, и венчающий антаблемент; лестничные клетки обозначены на фасаде почти непрерывным вертикальным остеклением, а балконы сгруппированы так, чтобы создать ритм в довольно однообразной линии застройки. Архитекторы были не готовы к полному аскетизму стен из одинаковых панелей и постарались внести в них декоративность.

Пускай панели делались на заводе, но сам метод их изготовления на этом раннем этапе оставался кустарным. Облицовка наружных поверхностей панелей выкладывалась вручную, и можно было использовать плитку разных размеров и двух цветов – кремового и терракотового, а кое-где использовать терраццо из битой плитки.

➧Вынужденные отказаться от одного класса отсылок (Ивановская улица, разумеется, осознавалась как очередной извод священной для ленинградцев улицы Зодчего Росси), архитекторы нашли в петербургской традиции другой, подходящий к случаю. Разве может быть пример экономичной жилой архитектуры лучше, чем Летний дворец Петра I?

Зона отдыха в новом жилом районе.

Перспектива

➧Встретили кварталы очень хорошо. «Новизна! Вот первое, что хочется сказать, знакомясь с новой застройкой. Целесообразность и повторяемость элементов, которыми оперирует эта архитектура, показывает, как именно можно строить по-новому, освобождаясь от кустарщины, от всяческих излишеств и фальши»^[30], – констатирует рецензент в «Архитектуре СССР». Мягко попеняв архитекторам за то, что они не использовали возможности свободной расстановки зданий, и указав на некоторую монотонность, возникающую из-за одинаковой этажности домов, он заключает: «крупнопанельное домостроение в Ленинграде успешно прошло первый – экспериментальный – этап и входит во второй этап – массового строительства»^[31]. И сам «Ленпроект» бодро рапортовал в 1957 году, что на основе опыта строительства 122-го и 123-го кварталов институт разработал проекты типовых крупнопанельных домов для массового строительства в Ленинграде^[32].

Генплан 122-го и 123-го кварталов

Макет 122-го и 123-го кварталов

➧Однако вслед за эпохальным постановлением «О развитии жилого строительства в СССР», опубликованным 31 июля 1957 года, последовали директивные указания: сократить служебную площадь квартир (то есть всего, кроме жилых комнат) как минимум в два раза, понизить высоту помещений до 2,7 м, ограничить ширину лестничных клеток 2,2 метрами, уменьшить вес ограждающих панелей, ввести плоские крыши^[33]. Ленпроектовцы, скрепя сердце, принялись перерабатывать свои чертежи. На протяжении нескольких лет, пока не вышло новое постановление – о повышении качества жилищного строительства, – в Ленинграде, как и в других городах Союза, строились квартиры с низкими потолками, микроскопическими кухнями и совмещенным санузлом, который ехидные ленинградцы прозвали «гаванной» («гальюн – ванна»). Пришлось забыть и об индивидуальном дизайне панелей, требующем дополнительных трудозатрат.

➧Евгений Левинсон и Давид Гольдгор воспользуются оставшимися в их распоряжении возможностями, и уже в следующем, 124-м квартале на Щемиловке будут сочетать дома разной этажности и более изобретательно ставить их на участке. Но при этом им придется применять навязанную из Москвы «систему инженера Лагутенко», которую впоследствии раскритикуют за низкое качество полученного в результате жилья. В статью, посвященную перспективам индустриального строительства, Левинсон и Гольдгор многозначительно вставят цитату уважаемого в СССР американского теоретика архитектуры Льюиса Мамфорда: «Проклятие машинного метода в том и заключается, что он неумолимо отвергает участие даже того архитектора, который является страстным поборником машины»^[34].