Голоса. Книга вторая. История движения индеанистов

Болезнь, которая не излечивается

Игорь Шишков (Одинокий Пёс)

Начало

Началось всё в третьем классе. Однажды мой друг притащил в школу книгу «Земля Солёных Скал» и тихо сунул её мне, как будто это было что-то секретное или запрещённое.

– Почитай, – загадочно сказал он.

Это было началом. Великий Дух был милостив к нам, поэтому вскоре мы открыли для себя Шульца и, казалось, узнали об индейцах всё. Читали мы и Купера с Ридом, но это, на мой взгляд, любовные истории на фоне фронтира, и учебниками считаться не могли.

Было создано «племя» (без названия) из трёх человек. Помню, все мы были вождями.

Из школьной библиотеки была украдена книга «Ошибка Одинокого Бизона», и так как каждый хотел иметь её у себя дома, мы поделили её на три части. Мне достался «Сын племени Навахов». Я сделал ему обложку, и он занял почётное место на книжной полке.

Потом появились фильмы. Виннету и многочисленный Митич. На «Виннету» я ходил много раз, прогуливая уроки.

После прочтения биографии Сидящего Быка в каком-то альманахе и «Сыновей Большой Медведицы», моя душа уверенно поселилась на равнинах Южной Дакоты.

К тому времени наше школьное «племя» распалось и в связи с этим образовалось три новых народа, населяющих Кузьминки: Лакота, Навахо и Арапахо. Распад принёс большую пользу – теперь никто не опасался быть свергнутым с должности вождя, и мы полноправно могли созывать межплеменные советы. Кстати, вождь Навахо, мой лучший друг Вовка, представлял себя не иначе, как в великолепном уборе из орлиных перьев и живущем в типи. Вот такие у нас были глубокие познания об индейцах!

Охота

Летние каникулы я проводил у деда на даче. Большую часть этого времени я не вылезал из леса, который тогда ещё был в той местности. В те времена, а было мне лет тринадцать-четырнадцать, редкий поход в лес заканчивался без встречи с лосями. Они неторопливо шатались по всему лесу, как коровы.

Решив сшить себе настоящую рубаху (у меня была, но из ткани), я сделал из ветки дуба мощный лук, который я с трудом натягивал, и несколько стрел. Каждый наконечник представлял собой выпиленный из трёхмиллиметрового железа треугольник. Такая конструкция выдерживала несколько попаданий в дерево, после чего стрела расщеплялась. С таким оружием я отправился к лесному ручью, куда лоси приходили на водопой. По пути из тайника была извлечена рубаха с бахромой от скатерти и орлиное перо из зоопарка. В таком виде я занял позицию у ручья с подветренной стороны от лосиной тропы.

Минут через сорок пришла лосиха и принялась пить воду. Я поднялся из-за кустов и стал натягивать лук. Целился я в бок, где по моему разумению, должно было находиться сердце. Она, конечно, заметила меня, подняла голову, стояла она совершенно спокойно. Не знаю, как она поняла, что я буду стрелять, только в момент выстрела она прыгнула через ручей, а моя стрела ускакала вместе с ней, торча у неё в крупе.

Больше я сам шкур не добывал.

Об индейской храбрости

Годом раньше моей охоты, мы в полном составе трёх племен, осенью выехали в мой дачный лес. До нужного места, облюбованного мной для стоянки, мы не дошли. Стемнело, когда мы были в районе Дубовой поляны (посреди поляны рос огромный дуб, его именем я и назвал поляну). Решили заночевать там. Расположились в кустарнике, и только начали засыпать, как услышали совсем рядом громкий хруст валежника. Мы были уверены, что это лось. Сейчас я понимаю, что этим лосем мог быть и кабан, но тогда я не подозревал об их существовании. Итак, решив, что это лось и что он может в темноте на нас наступить, мы бросились к дубу, не забыв, правда, прихватить свои одеяла. Все остальные пожитки остались в кустах. Я долетел до дерева первым, подтвердив тогдашнее своё имя – Быстрый Бизон. Взобравшись наверх, двое уселись на развилках, а я, прекрасно зная это дерево, улёгся на большой ветке. Боковые сучья не давали упасть, и я довольно хорошо выспался, в отличие от моих краснокожих братьев, которым пришлось сидеть до рассвета.

Позже мы решили, что наши имена, которые мы придумали себе сами, недействительны. Был созван совет. Двое из нас решали, как назвать третьего. На том совете я получил имя Одинокий Пёс, которое и ношу по сей день.

Поиск видения

Примерно в то же время, я решил найти духа-покровителя. Жил я на даче, а в тринадцать лет меня на ночь (а тем более длительный срок), конечно, не отпускали. Устроился я на чердаке. Там у нас на полу валялась медвежья шкура, что меня очень устраивало. Вот на этой шкуре и с деревянной трубкой, вырезанной на уроке труда, я и начал поиск видения. Ни песен, ни молитв я не знал. Как мог, я мысленно просил Вакан Танка о помощи. На вторую ночь мне явилось крылатое существо, которое дало согласие быть моим тайным помощником.

Я очень редко вспоминаю о нём и ещё реже прошу его о помощи. Но кажется, он мне помогает.

Счёт ударов

В те времена мы, дачники, воевали с деревенскими. Бывали битвы, в которых принимало участие до двухсот человек. Одно время эти аборигены практиковали засады по пути от станции к дачам. Однажды я нарвался на такую. Было мне пятнадцать лет. Шёл я один, а их выскочило из кустов трое. Все изрядно пьяные. Остановив меня, они завели разговор, окружив с фронта и с флангов. Тот, что стоял напротив меня, был с разбитой мордой. Видно, ему хорошенько досталось от наших. Вдруг, в его руке я увидел нож, которым он собирался ударить меня в живот. Нож шёл точно в солнечное сплетение. Я инстинктивно закрылся левой рукой. Происходило всё как в замедленной съёмке. Нож воткнулся мне в локоть. Ударив парня по разбитому лицу и свалив этим с ног, я оттолкнул левого и победно бежал. Меня не преследовали. Может быть, они сами были удивлены, что один из них решил применить холодное оружие.

На дачу я пришёл весь окровавленный. Рука долго не действовала, но я был доволен – в этой стычке я получил ранение и посчитал два ку.

Позже, во время службы в армии, а служить выпало в Германии, я по любому поводу касался немцев и считал удары. Со временем, я сбился со счёта и перестал этим заниматься, но в дружеских беседах не упускал случая хлопнуть «фашиста» по плечу.

В роли лосихи

Однажды, когда мы с дачными друзьями торчали на поляне, где обычно собирались, кто-то принёс спортивный лук и несколько стрел. Одна из них была без наконечника. Конечно, все бросились стрелять. Когда большинству это надоело, лук взял один не очень умный парень, по кличке Мутный, и начал пугать, что выстрелит в нас. Над ним посмеялись, а он и вправду выстрелил. Стояли мы кучно, я был в середине и не видел стрелка. Вдруг девчонка, находившаяся между мной и Мутным, резко нагнулась, и я увидел летящую стрелу. Уворачиваться было поздно, и я только успел повернуть голову в сторону и сжать зубы. Стрела вонзилась в щёку и, слегка повиснув, осталась торчать. Я выдернул её. Это была стрела без наконечника. Мои зубы остались целы. Крови было не много. Пока не затянулась рана я, куря сигарету и надувая щёку, мог выпускать дым из этой дырки. Только это было довольно больно.

Свободу Леонарду Пелтиеру!

На даче я тоже организовал «племя». Было нас, кажется, пятеро. Но это были люди, которым всё равно, чем заниматься. Я их подогревал романтикой, ночными набегами на участки за вишней и яблоками, едой, приготовленной на костре, и они держались возле меня.

Когда осудили Пелтиера, об этом писали все газеты. Я решил устроить демонстрацию протеста. Написал плакат на тыльной стороне обоев, нарисовал несколько индейских портретов. Меня только смущала наша малочисленность. Поразмыслив, я решил привлечь хиппи, благо все были длинноволосыми и в бахроме. Набралось нас человек тридцать. Собрались мы у магазина, который находился рядом с моей дачей, и пошли по центральной улице наших участков. По дороге к нам присоединился знакомый парень с гитарой и начал орать песню «Кто сказал, что в Измайлове шпана? Её здесь нет, здесь зелень одна…». Хиппи сзади запели «Битлз». Какой-то мужик начал нас снимать на кинокамеру (все мы были разряжены, кто как мог). Я ткнул ему в объектив два растопыренных пальца – виктория! Дойдя до пруда, половина участников демонстрации полезла купаться, остальные подались за портвейном.

Марш протеста закончился.

Потом, уже в Москве, была милиция, мне показали плёнку с моей «викторией». Назвали это антисоветской демонстрацией. Пришлось прочитать им лекцию об угнетённых индейцах и диком американском капитализме. Через пару недель меня оставили в покое.

Однажды, я нашёл свой тайник в лесу разорённым. Валялась только мокрая, затоптанная рубаха, да сломанное перо висело на ветке. Тёмно-красное с двумя жёлтыми полосами одеяло, томагавк (как у Виннету, только с прямой рукоятью), нож и ожерелье из клыков собаки пропали. Ничего не осталось с тех времён.

Вот, думаю, и все штрихи моего индейского детства. После службы в армии племя наше перестало существовать. Все пошли своей дорогой. И не думаю, что Красной.

Увлечения и жизнь

Юрий Мартыненко (Дым)

Началось моё индейское детство не с книг, по большому счёту, а со старших парней из нашего двора, которые таскали нас, мелких, за город и учили стрелять из луков, также мы принимали участие в разных играх, выполняя по ходу ту или иную роль. У старших были уже известные воины – Макемота и Дакота, которым мы старались во всём подражать. Это было в начале 1960-х годов. Надо сказать, что парни эти были вполне себе здоровые и в физическом плане очень даже неслабо развиты. Имели они много интересных книг, которые иногда выносили для просмотра. Книги были старые, дореволюционных изданий. Так что можно сказать, что с луком я дружу с детства, это точно, и на сегодняшний день имею их четыре штуки заводских, все разные, но традиционного типа. Кроме того, многие парни работали на заводах и делали там ножи, которые также, вместе с нами детьми, метали в цель. Томагавков было поменьше в те времена, единственная заводская конструкция, которая впоследствии изготавливалась и мной лично, это трубка с разрезом, в который вставлялось лезвие и обваривалось с боков сваркой, либо крепилось заклёпками. Томагавки эти были неплохие, хорошо работали и не ломались, но лично я сплющивал чуток рукоятку в месте хвата, чтобы не крутилась. Было у нас за городом, в районе Днепра и пляжа, место по названию «пески», представлявшее собой большие горы песка, оставшиеся после работ земснаряда, когда рыли котлован для лодочной станции. В их высокие песчаные стены, можно было спокойно стрелять и метать, а также можно было разогнаться и прыгнуть вниз, в качестве дополнительных нагрузок и преодоления чувства страха, ибо было довольно высоко, а сверху был перед глазами лишь край обрыва и прыгать, по сути, приходилось в неизвестность. С этих песчаных гор я прыгал долго, до самой армии. А по вечерам, во дворе на «столике», парни учили меня играть на гитаре, хоть родители и были против. Играть научился, но сейчас уже не практикую, гитары больно дорогие стали, да и времени нет.

Первая прочитанная мной книга была не про индейцев, а про первобытных, видимо, что-то из Рони-старшего. За этой книгой последовали другие. Я ходил сначала во взрослую библиотеку вместе с матерью, а позже записался в детскую. А ещё позже был записан практически во все библиотеки нашего города, двух соседних городов и в пару библиотек в Киеве, где бывал постоянно у родственников и даже жил там. Мой киевский дядя, брат матери, жил и работал тогда за границей, в Сирии и Египте. Помню, что был он энергетиком и строил ещё Асуанскую ГЭС, а жил в Алеппо, куда мы и отправляли письма. Он со своей женой Вандой, которая была полькой, объездил весь мир в путешествиях, и, бывало, баловал меня всякими мелочами, в качестве подарков. Книги я ему не заказывал, но игрушечный ковбойский револьвер он мне однажды привёз. Как сейчас помню, какая это была для меня, ну просто неземная радость. На нём виднелась надпись «Colt mustang», был он металлический и в никеле, полноразмерный и увесистый, а стрелял он пистонами. Кольт этот был очень знаменит в нашем дворе, и даже думаю, что не только. Мы с ним ходили в походы, устраивали фотосессии и всё такое. Потом сломался УСМ и уже не стреляющий, висел он на стене некоторое время, пока у меня его не выпросил мой друг Женя, который был «болен» оружием намного больше, чем индейцами, хотя любил и стрелять и метать, так же как и я, поэтому мы с ним часто выходили в поля, на тренировки и курсы по выживанию. Револьвер я тогда обменял у него на книгу «Харка – сын вождя». Женя его разобрал, чуток состарил и две половины закрепил на основании и повесил на стену, добавив там ещё всякого, для композиции. Мне, конечно, было жаль, но ствол уже своё «отработал», в моём понимании, а книга была намного нужней. Отец Жени, Евгений Александрович, тоже любил индейцев и хорошо рисовал. Как-то нарисовал он большой цветной портрет Гойко Митича, и он висел на стене у Жени дома ещё много лет после его смерти. Также висели цветные рисунки, который дядя Женя сделал с фронтовых фотографий, а был он во время Великой Отечественной Войны разведчиком, прошёл всю войну. Мы были с ним напарниками по походам за грибами и не только, он много чему научил меня, и я никогда его не забуду. Я писал про него на Прозе, правда, не очень много. Как раз в Киеве, купила мне мать книгу, ставшую первой в моей личной библиотеке. Это была книга Лизелотты Вельскопф-Генрих «Сыны Большой Медведицы», на украинском языке. Родился я в 1961-м, а книгу купили в 1972-м, помню, стояла она в книжном киоске, в районе «Главпочтамта», а мать долго упиралась, видимо, из-за цены (1 руб. 44 коп).

Как раз в те годы, шёл фильм «Сыновья Большой Медведицы», сделанный именно по этой книге. Гойко Митич подтолкнул меня к спортзалам, я начал работать над собой и всегда имел неплохое сложение, хотя в ВДВ так и не попал, не хватило 1 см роста, как ни тянулся. Это сейчас берут всех подряд.

Чуть позже, мои родственники подарили мне книгу «Индейцы без томагавков» Стингла, которую до того я видел в телевизоре, в руках Сенкевича, и фотографировал с экрана. Можно сказать, что в 1970-х я заимел уже много разных книг, включая и «Мой народ Сиу» и книги Шульца, и прочие. Выискивал атласы и карты Америки, приобретал их, как только они попадались. Читал книги, сверяясь по картам, чем и сейчас занимаюсь. Непонятное записывал, а потом рыл информацию в библиотеках, в разных справочниках и энциклопедии. К примеру, когда читал украинский вариант «Сыны Большой Медведицы», то не знал ещё значение слова «резервация», ну и так далее. К некоторым книгам претензий не было, но Джек Лондон все тесты завалил, поэтому ушёл в утиль навечно. Сат-Ок тоже завалил, однако, учитывая его благие намерения, а также истинно индейское сердце, на полке остался. С экрана телевизора я постоянно фотал разные фильмы про индейцев, разобравшись в плёнках и прочих нюансах. В кинозалах тоже фотал, тот же фильм «Золото Маккены», был у меня в итоге, отснят почти весь. Да, где кадр неподвижнее, там получалось лучше, а плёнки были с наибольшей чувствительностью. Использовал также «позитивную мз-зл», для пересъёмки книг и прочего, с помощью установки УРУ-1, покупал я её и тащил домой, из Киева. Были и специальные «удлинительные кольца», получалось всё просто отлично, приятно вспомнить. Переснято этой установкой было очень много всего полезного, вещь просто золотая, особенно – в хозяйстве у индейца, ха.

Во время учёбы в школе у меня были друзья по интересам в нашем городе, а также в Киеве и Вышгороде, и я к ним ездил время от времени в гости, а они – ко мне, и продолжалось это до армии, то есть до 1981 года. В основном, всё у нас крутилось вокруг книг – покупка/продажа и обмен, конечно, на всякие другие вещи. Старшие ребята привозили кое-что из «загранки», это были знакомые моряки. В Германии жил ещё один товарищ, который тоже неслабо помогал, но к сегодняшнему дню у меня от него остались только открытки с видами экспонатов музея Карла Мая. В Киеве были магазины иностранной литературы, где можно было не всегда купить, но, по крайней мере, хоть просто подержать в руках и полистать, разные книжки с индейцами. В основном это были Карл Май и подобные, на разных языках. Я покупал на польском, немецком, венгерском и чешском. Польский и чешский можно было понять хоть как-то, а с венгерского очень трудно было переводить, даже со словарями, которых всяких-разных до окончания 10-ти классов у меня скопилось приличное количество. Также наезжал временами в Ленинград к сестре, и поездки те тоже сопровождались рейдами по «букинистам». Из старых книг были у меня Дж. Шульц, Капитан Мэрриэт, Густав Эмар и другие, включая и иностранные букинистические. На сегодняшний день, из тех книг осталась только одна – «Схороните моё сердце у Вундед-Ни», на английском языке, малого формата, она мне особо дорога, как память, покупал я её тоже, в одном из киевских букинистов. Вообще, охота за книгами в те времена – это было особое занятие. Что-то удавалось купить в магазинах, но крайне редко. Так что приходилось реквизировать из библиотек, отдавая взамен другие, либо расплачиваясь деньгами. Не скажу, что библиотекарям это сильно нравилось, потому что эти книги пользовались большим спросом. С вырезками из газет и журналов было проще – пошёл в «читальный зал» и вырезал спокойно всё, что надо. Вырезок всяких, статей, накопилось огромное количество. В иностранных книжных постоянно лежали стопки всяких журналов на разных языках, по теме кино. Как раз в те времена тема Гойко Митича, да и фильмов-вестернов вообще, была особо популярна, так что редко я выходил с пустыми руками. Это были просто замечательные времена, без вариантов. Уже будучи на Севере, я все старые книги с библиотечными штампами, поменял на такие же, отыскав их в букинистических интернет-магазинах. Я имел практически все книги про индейцев на русском и украинском, которые издавались в Советском Союзе.

Понятно, что индейская жизнь требовала и наличия определённой атрибутики. Первый свой головной убор из перьев индюка, сделал я где-то в 5-м классе. Это были хвостовые перья, а делал по руководству из книги Сетона-Томпсона. Надо отметить, что с детства я постоянно с фотоаппаратом, поэтому все свои работы запечатлевал, но не все снимки сохранились, не говоря уже про плёнки. Химикаты приходилось делать из порошков, которые приносила мать с работы, в магазинах не покупали, поэтому качество и негативов и отпечатков, поначалу редко получалось хорошим. В общем, этот головной убор попутешествовал со мной и моим другом, когда мы ходили по плавням и лесам. Потом был второй убор, тоже из индюшиных перьев, а саму мёртвую птицу эту мы нашли с товарищем, когда гуляли за городом. Друга я отправил дальше, а сам не успокоился до тех пор, пока не ободрал с тушки всё, что можно было – и пух, и перья. Второй убор вышел получше первого, было это в 8-м классе. С этим убором тоже ходили на природу, было нас тогда трое.

Если говорить конкретно по детству, то много рисовал индейцев, выжигал на фанере, делал и на заказ, даже большие картины. Также, занимался и занимаюсь резьбой, лепил из глины, шил, и так далее. К 10-му классу, у меня уже был большой хороший фотоувеличитель, в который я вставлял негатив с картинкой, делал проекцию на пол, развернув его на столе и в качестве противовеса установив на станину гирю. Таким способом срисовывал то, что надо, либо на фанеру, либо на бумагу. В основном это были портреты известных вождей. Хотя если на заказ, то срисовывал и обложки разных конвертов от зарубежных пластинок. Одну только обложку от «Назарет» делал столько раз, что уже позже, будучи на службе, воспроизводил по памяти нашим офицерам и прапорщикам, выжигал на фанере или рисовал на бумаге.

Будучи пацанами и насмотревшись фильмов, ну и начитавшись книг тоже, старались мы подражать индейцам в разных делах, типа как испытание на боль, и прочее. В этом плане, модно было резать руку лезвием и не кривить лицо при этом. Многие ходили с такими порезами, мы с другом Славиком тоже практиковали это «испытание мужества». У Славика была кличка Дакота, а в соседнем «стрелецком» дворе было ещё два Дакота – старший, который был в пару раз старше нас и все его очень уважали, и младший – его брат. У старшего Дакота рот был разрезан с двух сторон, после того как его в драке полоснули ножом. Ребята рассказывали, как однажды пили они воду у уличного автомата с газировкой, и кто-то говорит Дакоте, мол, хорош брызгаться, а он отвечает, что это из дырки в щеке льёт струя газировки, ну и смех весёлый сразу, это понятно… В общем, будучи уже лет по шестнадцать-семнадцать, мы с другом-Дакотой даже побратались, как в тех фильмах, опять порезав себе руки при этом. Но «вершиной» испытания на боль, были не порезы, а огонь. Для этого насыпалась горка серы на руку и поджигалась. Другой мой друг-индеец Вова, делал это дважды при мне. Но я сам не мог так сделать, ибо боялся отца, который драл меня вполне себе нормально, а такие шрамы скрыть было невозможно. Думаю, это могли себе позволить ребята из неполных семей, потому что над ними не было строгого надзора.

В 1979-м я уже работал на заводе и вовсю делал «индейские» ножи, благо, для этого были все условия. С рукоятками в форме орлиных голов и так далее. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я решил побрататься с Матерью-Землёй и сделал на предплечье, выйдя на природу, два разреза, полив землю кровью. Два – потому что это ровно вдвое круче, чем один. Я собирался уезжать из дома, и понимал, что уже не вернусь. Те два шрама оказались очень глубокими и никак не заживали, так как я работал всё время. Дошло до больницы и до милиции, однако я выкрутился. Эти метки остались на всю жизнь, но я не сильно жалею, что смог пройти через это. Не Танец Солнца, конечно, но… тем не менее.

Бывая в лесах, в походах, мы старались не портить природу, а костёр всегда был в ямке, которую потом закапывали. На каждом из наших мест имелся тайник с консервами и прочими вещами, так что, в другой раз выходили в поход просто налегке, часто бегом, взяв с собой только луки и стрелы. Луки наши были стальными, а делали мы их из дуг, которые таскали с завода. Ручки на луках были деревянными. Тетиву каждый ставил по своему усмотрению. Лично я покупал крепкий кручёный шнур, такой, чтобы вошёл в него хвостовик стрелы, потом его вымачивал и подвешивал с грузом, чтобы полностью его вытянуть. Стрелы делались из алюминиевых трубок, к которым сложно было приделать оперение, но зато наконечником был простой гвоздь, который просто вбивался в трубку, а затем обтачивался на точиле. Луки эти были очень мощными, к тому же – совершенно «неубиваемыми», а стрелы – вполне боевыми. Делали мишени, ставили их на поле и начинали метания и стрельбы. Стрелы, также, запускались и вверх, с таким расчётом, чтобы, падая, поражали мишень внизу. Это было опасно, так как луки били с такой силой, что уходящую в небеса стрелу просто не было видно, а там её запросто могло подвинуть в сторону ветром… Ну да, однажды и подвинуло, да так, что чуть мне по голове не задвинуло. Тренировались мы тогда в городской черте, в приморском парке, а первой под стремительно падавшую сверху стрелу, чуть было не угодила древняя бабуля, но ей, видать, была ещё не судьба. Вторым оказался я: оперением мне оцарапало ухо, и нога моя правая пригвоздилась к матери-земле так, что было не отодрать… Выводы сделали, стали чуток повнимательней после этого. Кроме прочего, изучали следы животных, вели дневники, собирали литературу по теме. Обязательно этюдник, рисовал постоянно. Индейское детство закончилось в 1979-м году, с окончанием средней школы. Потом – училище и работа в цехах, на заводе, дальше – армия и Север, где живу и поныне. В соседнем городе есть два товарища по интересам – Николай и Виктор, и мы время от времени наносим визиты друг другу. Николай Денисов – человек очень разносторонний, обладатель огромной этно-коллекции и библиотеки. Виктор Токмачев – талантливый художник и резчик, он делает уникальные традиционные индейские флейты и, в отличие от меня, посещает ежегодные Пау. В Питере я бывал часто, поэтому познакомился с Олегом Ясененко, были мы у них в гостях и с моей женой. Также заходили и к Алексею Кучменеву (Рысяну) в гости, больше никого не знаю лично, только по переписке. Если про интернет, то в последние годы я на связи периодически с Андреем Катковым, самым известным нашим переводчиком вообще, а по теме Юго-Запада США – в частности. Много лет общался с Виктором Агафоновым (Царствие ему…), который был уникальным художником, а также переводчиком, с разных языков. Чешский и польский он выучил ещё в детстве, а английский освоил буквально в последние годы жизни. Поддерживаю связь с Андреем Катковым, Игнатом Костяном, Олегом Ясененко.

Библиотеку я собрал огромную, но сейчас книг намного меньше, остался сам «костяк», плюс новые, которые время от времени появляются. Первые вырезки из газет и журналов, начал собирать примерно в 1973-м году, после событий в Вундед-Ни. До окончания школы, имел уже два толстенных альбома, но, к сожалению, оба они сильно пострадали в гараже отца, из-за протекающей крыши. Всё, что смог с них забрать, сейчас со мной, как память. Также, пропали все альбомы с фотографиями, сделанными на Украине.

Это всё, что могу сказать, разве что только добавить, что индейцы для меня – это как образ жизни. И в лесу, и в городе, и в квартире – везде это проявляется по-разному…