На следующий день на работе все валилось из рук. Похожее состояние было и у остальных свидетелей вчерашней трагикомедии. С хмурыми физиономиями мы старались не встречаться глазами друг с другом. Перед обедом к нам зашел мастер.

– Давайте, мужики, поднажмите! Федорович серьезно заболел, впятером вам теперь придется план гнать. Температура у него под тридцать девять, с подозрением на пневмонию. Зашьемся ведь без Бориса Федоровича, – с тревогой увещевал нас непосредственный начальник. – Никого домой не отпущу, даже не надейтесь! Будете пахать у меня, пока норму не сделаете. Иначе в этом месяце вот вам, а не премия будет! – Уходя, индивидуально покрутил он фигой из пальцев перед каждым угрюмым табло.

– Че раскисли-то, как кисейные барышни? – пытался реабилитировать нас Серега, перед концом смены обнаружив в полном составе в курилке. – Жалко стало? Жалко у пчелки, а он сам виноват. Че заслужил, то и получил, и нечего тут. Зато теперь на всю жизнь урок ему будет.

Выйдя с больничного, Борис Федорович около двух недель ни с кем из нас не разговаривал и даже не здоровался. Собраться всей бригадой в первый раз после того кошмарного случая нам снова поспособствовала веская причина для обмывания – очередная месячная премия.

Мы сидели на своем старом месте в лесопарке. Растущий рядом лопух, которым когда-то из принципа грозился занюхнуть великий артист Сырожа, уже порядком завял и покрылся инеем.

Наш Загреба, энергично размахивая бутербродом с родной колбасой в одной руке и огрызком соленого огурца в другой, с животом, забрызганным рассолом, как всегда руководил застольем. Уже без малейшего намека на озлобленность, от души и по-доброму, он взахлеб рассказывал нам о своих ощущениях и чувствах, которые тогда испытывал, помогая себе иногда мимикой физиономии, красной от выпивки. Мы снова громко ржали, как стадо диких мустангов, заливая водкой на дне своих душ остатки греха надсмеяния над чужой бедой, свободные и полностью оправданные бескорыстным старшим другом. Еще больше и теснее сплотились дружбой. Работа снова заладилась, и жизнь нашего маленького общества стала еще радостней.

Но эта эйфория продлилась лишь чуть больше месяца. Вскоре Загреба в присутствии всей команды снова попросил Серегу подстраховать его на проходной.

Что поделаешь, эта неизлечимая болезнь уже засела у него в крови и перешла, похоже, на генный уровень. Ладно, хоть не заразной оказалась.

Светлана Беляева
Коты против!

Это предложение показалось мне просто прекрасным. Необходимо донастроить новейшую систему умных домов на кормление домашних животных в отсутствие хозяев. То есть в определенное время автоматически включается голос хозяина, зовущий питомца, холодильник открывается, и оттуда на специальный коврик выскакивает порция еды. Животное питается, уходит, потом робот-пылесос быстро все убирает и дезинфицирует.

Запихнув в сумку-переноску упирающегося Мурзика, запас кошачьей еды на ближайшую неделю, я отправился на работу.

Охранники с подозрением смотрели на сумку с моим серым полосатым котом, но после нескольких звонков руководству нас сфотографировали. Меня – поставив у специальной стены, а пытающегося сбежать Мурзика – в открытой сумке. Выписали пропуска на меня, на кота и проводили на место работы.

Первый день.

Кошачий пропуск лежал на столе у клавиатуры и веселил меня весь следующий день, пока я настраивал холодильник и робот-пылесос. Мурзик же прекрасно освоился и возлежал на умном диване. Ночью, лежа в кровати, я мечтал о том, как всю работу сделаю за два – нет, за полтора дня – получу гонорар и рвану куда-нибудь в Турцию, к теплому морю.

Второй день.

Проблемы начались, когда Мурзик с наглым видом проигнорировал мой зовущий голос, раздающийся с кухни и записанный специально для него.

На кухне голос, управляемый мною с компа, повторял: «Кс-кс-кс, Мурзик, иди есть», – открывалась специальная дверка, еда выдавалась холодильником, а кот спокойно вылизывал шерстку и поглядывал на меня голодными глазами, причем, когда я шел на кухню, Мурзик бежал, путаясь под ногами, всем своим видом показывая, что хочет есть.

Я решил взять его измором: весь день не кормить, тогда как миленький побежит на кухню и слопает то, что ему выдаст холодильник.

Противостояние началось и кончилось моим разгромным поражением. Он не только не бежал на записанный голос, но и категорически отказался есть из автоматического раздатчика. Когда я звал его с кухни сам, он прибегал, скользя от скорости на поворотах, но есть был готов, только если я при нем делал вид, что это мною поставлена еда. В противном случае кошан подходил к автораздатчику, нюхал и брезгливо отворачивал нос.

Половину ночи, лежа в умной кровати с подогревом и легким укачиванием, я не мог уснуть, размышляя над особенностями интеллекта моего кота, а Мурзик бегал по дому, с голодухи пытаясь поймать несуществующих мышей и игнорируя еду в автоподатчике.

Третий день.

Охранники смотрели на меня с подозрением, когда я после часового отсутствия вернулся на территорию работодателя с кошачьей сумкой, в которой сидел другой кот. Сфотографировали второго кота, выдали на него пропуск, который теперь уже меня совсем не смешил, и пропустили в умный дом.

Мурзик встретил новенького по-хозяйски: выгнув спину, взъерошив шерсть и шипя, но кот, которого я нашел на улице и назвал Васькой, быстро вошел к Мурзику в доверие.

Вид у Васьки был голодный, и я, хваля себя за изобретательность, включил голосовой призыв. Кот резко вскочил, но потом, взглянув на спокойно вылизывающегося Мурзика, улегся обратно, сверля меня голодными глазами.

На кухне история повторилась. Ощущение, что мой кот обучает дворового – есть из раздатчика нельзя, а из рук хозяина можно – было таким сильным, что я вышел и несколько раз обошел вокруг дома, а когда вернулся, еда была нетронутой, а коты разбрелись по дому в поисках мышей.

Всю ночь я ворочался. Укачивание и подогрев кровати совсем не помогали уснуть, бросая меня между сном и явью.

Четвертый день.

Сейчас уже смешно вспоминать, но откуда-то у меня в голове появилась эта мысль:

«Если хочешь, понять, как думает противник, стань им, думай так же, как и он». Почему я решил применить ее к котам – не знаю. Наверное, сказалось нервное напряжение и практически бессонная ночь.

Следующим утром я зашел в гостиную на четвереньках, громко мяукая. Коты смотрели на меня не отрываясь. Для полноты картины не хватало только открытых от удивления ртов. Возникла сюрреалистичная сцена с сидящими на диване котами и ползающим, мяукающим человеком. Через некоторое время они успокоились – как я понял, приняли меня за своего, и начали укладываться. Этого я и ждал! Со своего смартфона я подал команду из кухни с призывом обедать:

– Кс-кс-кс, Мурзик, иди есть, – зазвучала запись, я на четвереньках понесся на кухню, а коты переглянулись и остались спокойно лежать. Мне показалось, что за моей спиной раздалось мерзкое хихиканье, но я отогнал эту мысль и лег с ними на диван. Я ходил по дому в поисках мышей, снова и снова запускал запись кошачьего призыва с кухни, несся сломя голову на зов, показывая наглым животным пример, и в конце дня, совершенно измочаленный вынужденной дрессировкой самого себя, сдался.

Пятый день.

Я вышел в гостиную. Васька с Мурзиком как ни в чем не бывало лежали на диване. Я привычно включил команду; они, как обычно, не отреагировали. Меня не покидало ощущение, что за моей спиной они переглядываются и хихикают. И тут меня осенило!

Я рванул из дома и вернулся уже вечером. Всю ночь и половину следующего дня я перенастраивал технику. Котов не кормил, и сам не ел, чтобы все сполна прочувствовали муки голода.

Шестой день.

Как только настройки были завершены, я, немного нервничая, включил новый призыв. И, к моему полному триумфу, сначала Мурзик, а за ним и Васька, дождавшись, когда откроется дверь, стремглав помчались на кухню, а там устроили драку за еду в автораздатчике.

Ликование мое не знало предела! Я смог перехитрить двух котов.

Принцип нового призыва был следующим.

Сначала заблокировался выход из помещения, где были животные, потом раздавался звук открывающейся входной двери. Из динамиков в прихожей звучал голос моей мамы, громко объявляющий, что она пришла. Звук шагов перемещался на кухню, потом «открывался» холодильник, и громкое: «Кс-кс-кс, котики, смотрите, что я вам принесла», – возвещало маминым голосом.

После этого шаги «отправлялись» в прихожую, следовал звук закрывающейся двери, и разблокировался выход из комнаты с животными.

Весь вечер я снова и снова запускал систему, а сердце мое переполняло ликование при виде бежавших наперегонки котов.

Седьмой день.

Я сдал работу, получил гонорар и даже премию за выполненную работу.

На подписание акта приема-передачи пришел директор и несколько замов. Он долго тряс мою руку и смеялся, переглядываясь с хихикающими замами.

Оказывается, через камеры наблюдения, установленные в гостиной, сначала охрана, а потом весь офис наблюдал за моими попытками дрессировки котов. По утверждению директора, это было одно из лучших зрелищ в жизни офиса. А я, помимо гонорара, заполучил бесценный опыт, пылающие щеки и второго питомца.

С тех пор прошло много времени, но могу вам поклясться, что слышу, как иногда за моей спиной раздается противное кошачье хихиканье.

Раиса Снапковская
А вот у нас, на молокозаводе…

В нелегкие девяностые работникам предприятий нашего небольшого городка два года не выдавали заработанные деньги. Вспоминаешь то время и удивляешься: как выживали? Не унывали как-то. Еще и смеялись, и шутили друг над другом. Иногда, возможно, чересчур, но так было. Вот один невыдуманный случай.

Ждали автобус. На остановке скопилось много народа: рабочие шахты, железнодорожного депо, обогатительной фабрики, садоводы. Разговоры велись о самом главном: который год не дают зарплаты – экономический кризис, в разгаре лето, закончились запасы с огородов, каждый день надо ломать голову, чем бы накормить семью.

Железнодорожному цеху вчера выдали вместо зарплаты по мешку муки. Женщины делились нехитрым меню: кто и что напек на сегодня. У кого-то был просто хлеб, у кого – оладьи или печенье, чаще без сахара. Роптали, возмущались. Ждали автобус, чтобы ехать на работу.

Невысокий кудрявый парень, стоящий в толпе мужчин, слушал-слушал все эти пересуды и вдруг громко, чтоб слышали все, выдал:

– Не понимаю, как вы живете? Как можно? Вот у нас, на молокозаводе…

Наступила тишина.

Парень помолчал и продолжил:

– Вот у нас, на молокозаводе! Не то что у вас. Можно молока напиться, сколько хочешь. Намешаешь творога со сметаной – поешь. Приходишь домой сытый, да еще и с собой чего прихватишь.

Последние слова перебили недоверчивые возгласы:

– Верится с трудом. Но пусть везет хоть вам, на молокозаводе. У нас дети молока не видят, не на что купить. Ладно, если по талонам в столовой останется.

– Да, понимаю, – согласился парень. – У меня дети даже сметану не едят. Объелись. Не хотят.

– Так вам и домой дают? – удивились вокруг.

– Не-е, не выдают. Сами берем. У нас у каждого есть грелки такие, плоские. По-тихому набираем в них – и домой, – пояснил парень.

– Не мели! – перебила его женщина с железнодорожного цеха. – Мой сосед работает у вас, так что-то не видно, чтоб сумки домой таскал.

– Он дурак что ли, сумки таскать? У нас на молокозаводе так нельзя. Если заметят, то можно и загреметь оттуда, и безработным станешь. У нас у каждого специальные майки есть, растягивающиеся…

Все притихли, прислушиваясь.

– Мы грелку – под эту майку, чтоб не видно было. Я вот худой. – Парень хлопнул себя по животу, по бокам. – Мне вообще хорошо. Одну грелку со сметаной – спереди; другую, с кефиром, – сзади. Футболку пошире надел – и через проходную легко: никто не увидит. Только дети сметану уже не едят. Тошнит их от нее. И жену тоже тошнит.

Заговорили, перебивая друг друга, женщины:

– Ишь ты, тошнит их! Хоть бы молчал! У меня сын месяц сметаны не видел. Да на молоке и блины с оладьями не то, что на воде. Вот, бабоньки, где работать-то надо. И сам сыт, и семья не голодная.

Позавидовали работникам молокозавода, поругали Министерство черной металлургии, президента страны.

Автобуса все не было. Припекало солнце. Постепенно все успокоились.

– А вот у нас, на молокозаводе, – громко сказал парень, – сырки выпускают. С изюмом. Творожные. Сладкие. У нас у каждого есть футбольные гольфы до колен. Набираем мы, значит, сырков: штук по 10–15 в гольф входит. Сверху штаны пошире, и – через проходную. Даже незаметно. Принес я вчера 22 сырка, до сих пор в холодильнике валяются. Объелись…

Кто объелся, жена или дети, парень уточнить не успел, так как его снова остановили:

– И впрямь так кучеряво живете? У меня муж шахтер. Что на шахте возьмешь? Ведро камней? Провались такая жизнь! Сколько еще так будет? Детей жалко…

Возмущались и ругались уже дольше. Досталось опять президенту и всем по рангу нижестоящим.

– Да врет он, – сказала неверующая железнодорожница, – мой сосед говорит, что на молокозаводе не воруют. Деньги им дают регулярно. Никто ведь не рискнет из-за пакета молока с работы вылетать. А стыдобища-то будет, если поймают. Врет он!

– Может, это на других заводах, – ответил парень. – А вот у нас, на молокозаводе, все не так. У нас же проходная прикормленная. Сидит тетка у дверей: что она домой принесет? Она доступа к продукции не имеет. Ну поймает она меня – кому от этого лучше? Похвалят ее, и все! А так – она меня пропускает, не замечая, что у меня под растягивающейся майкой и в футбольных гольфах, а я ей оттуда кое-что достану и поделюсь. И нормалек!

Кто-то усмехнулся, кто-то удивился. Не выдержали, вступили в разговор и почему-то молчавшие до сих пор шахтеры.

– Все, мужики, надо как-то перебираться на молокозавод. Что мы гнием в нашей дыре? Холод, вода, темень, риск какой – и ничего тебе! А тут пей молоко, сметану ешь – не хочу! Красота! Там к вам на работу не принимают? – поинтересовались у парня.

– Не-е, трудно это, мужики. У нас ведь, на молокозаводе, текучки нет. Деньги дают, не то что у вас. У нас чисто, тепло, еды вдоволь.

– Замолчи ты! Еды у них вдоволь. Фантазер нашелся! Не нервируй народ, – раздалось со всех сторон.

Подошел автобус. Народу набилось много. И так стояли вплотную друг к другу, а еще толпа садоводов с ведрами, рюкзаками и корзинами. Кое-как втиснулись.

– А вот у нас, на молокозаводе, ну ни у кого садов нет, – снова заладил парень. – Зачем мне сад? Вкалывай целое лето. То тебе дождь все зальет, то солнце высушит. Потом горбатиться, урожай убирать. Конечно, если б я работал, как вы… А у нас и так еды хватает.

Возмутились некоторые садоводы:

– И мы не от хорошей жизни в сады гоняем. Сыну деньги не дают, дочери тоже. Внуков надо кормить.

– А вот у нас, на молокозаводе, – сказал парень, но его тут же перебила бойкая железнодорожница:

– Так и ехал бы на свой молокозавод. Сада у тебя нет, куда же ты с нами навострился?

– Я слышал, что у вас муку давали под зарплату. Вот хочу договориться на обмен: мне муки, я – сметаны грелку-другую. Или молока, кому что надо. Ведь у нас на молокозаводе…

Пассажиры встрепенулись. Кое-кто стал уточнять условия бартера.

Мужики с шахты решительно отсекли обогатителей, железнодорожников и садоводов.

– Давай, парень, не отвлекайся. Едем к нам, на шахту. Сейчас договоримся. Поменяем муку. Что там у тебя есть? Сколько на сколько? – посыпались конкретные предложения.

Парень переместился поближе к шахтерам:

– А вот у нас, на молокозаводе, есть еще и масло. Мужики, масла надо? Мы день выносим в грелках сметану и кефир, в другой день накладываем под майку по несколько пачек масла. Только давайте договоримся на берегу: чтоб сразу встречали в кустах у молокозавода, а то масло-то холодное, пока несешь – околеешь. Масло дороже будет, мужики. Я ведь простыть могу, рискую здоровьем.

– Согласны! Согласны! – повеселели те. – За масло даем муки вдвое больше. Да, мужики?

– Какой разговор? Конечно!

Вышли на своих остановках садоводы, в автобусе стало заметно просторнее, но шума не убавилось.

Досталось президенту, досталось директору рудника. Потому что дети рабочих не видят ни масла, ни молока. Потому что их родителям на работе вместо зарплаты выдали по три банки кильки в томатном соусе, в то время как своего дорогого сынка директор (вроде бы) повез в Италию, посмотреть футбол. Скоро собирать детей в школу, и не на что купить одежду, обувь и тетрадки…

– А вот у нас, на молокозаводе, – не унимался парень, – ну все не так. Как вы живете? У нас директор и деньги дает, и…

– Замолчишь ты или нет, наконец-то?! – прикрикнула железнодорожница.

И тут не выдержала молчавшая всю дорогу молодая девчонка:

– Женщины, миленькие, успокойтесь вы. Не слушайте его. Он работает у нас, на шахте, электровозником. Посмотрите! – дернула парня за футболку, за штанину спортивных брюк. Под ними не оказалось ни футбольных гольф, наполненных сырками, ни грелок со сметаной, ни пачек масла.

В автобусе наступила тишина. Кто-то смотрел на кудрявого парня молча, кто-то задумчиво, но большинство – весело, с улыбкой, оценив пусть и с привкусом горечи, но все-таки юмор.

– Бабочки, не сердитесь! – парень вывернул пустые карманы, поклонился. – Ну не был я на молокозаводе. Не был. Никогда. Клянусь! С ними я, – кивнул на стоящих рядом коллег.

– Так как же это? – расстроилась бойкая железнодорожница. – Милый! На работу – и совсем без еды? Ну-ка, угощайтесь! – распахнула сумку, в которой лежали несколько свежеиспеченных булочек.

– Спасибо, не надо, – вежливо отказались мужчины.

Им всем вскоре предстояло спуститься под землю на 7 часов. В руках почти ни у кого не было обычных свертков с едой – шахтерских тормозков…

Не было и грусти на лицах. Ведь шахтерам не к лицу унывать.