Быль. Небыль. Возможно будет

Я пошел в райкомхоз и, составив акт, предложил немедленно начать вывоз мусора из поселка. Заведующий подписал акт, но безнадежно развел руками:

– Рад бы все выполнить, что вы здесь написали, но у меня, голуба моя,, людей нет. Там ведь все промерзло насквозь, скалывать надо, а это такой труд, я тебе скажу! Машины сейчас дрова и уголь возят. Опять же люди на этом деле заняты. Так что погоди малость. Будут возможности – сделаем.

Прошла неделя, но ничего не изменилось. Я оштрафовал заведующего райкомхозом и составил новый акт. Опять безрезультатно. Надо было что-то предпринимать посерьезней. Но что?

Как-то вечером ко мне в кабинет зашла Любовь Андреевна, эпидемиолог. В отличие от Веры Ивановны она встретила мое назначение внешне почти безразлично, но я чувствовал, что она внимательно приглядывается, оценивает мои действия. Однако пока оставалась в стороне, ничего не говорила. И вот пришла, свободно, по-хозяйски уселась на стуле, со вкусом закурила и, резанув острым, внимательным взглядом как отрубила:

– Хотите откровенно?

– Безусловно, а как же иначе?

– А можно никак. – Она выпустила из уголка плотно сжатых губ тонкую струйку дыма. – Я почему к вам пришла? Извините, но я не слепая. Вижу, не клеится пока у вас.

– Почему только у меня, а не у нас?

– Верно, у нас, но больше все-таки у вас. Объясню. У нас и до вас не клеилось. Спросите – почему? Да просто наши заботы дальше нас не идут. Глупо, но, как ни странно, так оно и есть. Вот вы за баклабораторию хлопочете. Правильно делаете. Ведь она, по существу, наша. Обидно, что забрали. Я эпидемиолог, она мне вот как нужна. – Она провела ребром ладони по шее. – Может, сама виновата, что так вышло, а может, нет. Что я одна-то могла сделать? Контактных выявить? Очаг локализовать? А дальше что? Очаги-то при такой грязи сами, как микробы, плодятся. Вот вы тронули коммунхоз – ну и что? С директора как с гуся вода. Тут драться надо. А кто будет драться? Я, что ли? У меня все-таки начальство свое есть. Рыпнулась пару-тройку раз и с носом похуже, извините, чем вы, осталась. Не верят в нас, понимаете, не верят! Да и как верить? Ваш предшественник больше спиртиком увлекался. Уважения к нему ни на грош не было. Вера Ивановна человек хороший, но ей до пенсии рукой подать, какой она боец. Вот так все и шло. Так что, если вы, как говорится, хотите всерьез и надолго, так вот вам моя рука.

Через день я вернулся к разговору о лаборатории с Аркадием Ильичом, но, к сожалению, опять безрезультатно. Что делать? Не жаловаться же в область. Правда, я был готов и к этому, но случай помог уладить все гораздо проще и быстрее.

Как-то у дверей своего кабинета я услышал голос Борисова. Шеф явно направлялся ко мне. И тут мелькнула мысль… А почему бы не попробовать? Схватил телефонную трубку, набрал одну цифру, чтобы не было слышно гудка, и сделал вид, что всецело занят разговором:

– Но вы сами поймите, – говорил я, слыша, как отворяется дверь и входит Борисов, – у вас в Южно-Сахалинске все проще, а здесь я такие кадры не найду. Лаборатория простаивает. Этим шутить нельзя! Борисов? Что Борисов? У него своих забот хватает. Так, значит, обещаете помочь? Ну, спасибо… На следующей неделе? Договорились. – Я положил трубку и повернулся. Кабинет был пуст.

Вечером зашла Ольга Ивановна:

– Забирайте нас назад. Главврач распорядился.

– А как же больница? Он говорил, что без нашей лаборатории там не обойтись.

– Незаменимых людей нет, – рассмеялась она. – Так что берите, пока дают.

– Беру, беру, еще как беру, и передайте большое, нет, огромное, спасибо Аркадию Ильичу.

Я пригласил Веру Ивановну и, поделившись с ней радостной новостью, стал развивать планы на ближайшее будущее. Она вначале скептически молчала, затем начала понемногу оттаивать и постепенно увлеклась сама. Мы позвали Любовь Андреевну и допоздна намечали, что надо сделать. С лица Веры Ивановны давно исчезло постное выражение. Оаа раскраснелась, спорила, не соглашалась, предлагала. В конце концов мы все утрясли и, довольные, посмотрели друг на друга.

– А что, у нас так, пожалуй, может что-нибудь получиться! – задумчиво сказала Любовь Андреевна.

– Получится, непременно получится, – подхватила Вера Ивановна, но вдруг виновато поглядела на меня: – Вы не думайте, что я справиться с работой не могла или зависть у меня какая. Просто привыкли мы здесь к тому, что было. У самих-то под носом что делается: больница без очистки свою сточную воду в ручей сбрасывает. Если бы сейчас темно не было, вы бы посмотрели.

Мы оделись и вышли, решив посмотреть. Стояла крепкая морозная ночь. Луна, подернутая желтоватой дымкой, тускло освещала дорогу. Миновали больничные постройки и свернули к небольшому овражку. Сюда выходил больничный коллектор, из которого бежал мутный ручей и, пройдя несколько метров, уходил под ледяные наросты, покрытые смрадным паром.

– Сапожники без сапог, – вырвалось у меня.

– Вот-вот, – откликнулась Вера Ивановна, – другим предписания даем, а у самих… – Она махнула рукой.

Следующие недели мои эпидемиологи были загружены до предела – наверстывали упущенное. К сожалению, не все, далеко не все, выполняли наши предписания. И была на это масса объективных причин. Основная из них – нехватка рабочих рук. Больше всего беспокоила очистка территории поселка и, конечно, больничная канализация. На днях к этому добавился еще рыбозавод. Правда, в полном смысле заводом его назвать было нельзя – так, заводик в два-три цеха. Но продукцию он выдавал. И шла эта продукция в магазины и столовые района. Значит, санитарный режим должен там соблюдаться абсолютный. Но вот как раз он и не соблюдался. Маялся я с этим заводиком долго. Выговаривал директору, штрафовал. Да все без толку. Тогда мы опечатали один цех. Но что значит закрыть один цех? Сразу остановился весь завод – такова здесь технология. Меня сразу вызвали в райисполком, к заведующему одного из отделов. Разговор получился неприятный. Я попытался объяснить, что эта мера вынужденная, другого выхода не было. Тогда заведующий спросил:

– Вы знаете, как снабжается наш район продуктами?

Я ответил утвердительно.

– Тогда вам, конечно, известно, – продолжал он, – что они доставляются самолетами или судами во время навигации. И, значит, вы можете предполагать, в какие деньги это обходится.

– Предполагаю.

– А если знаете и предполагаете, то легко можно усвоить и другое – продукция этого завода входит в общий план снабжения района продуктами питания. Ясно?

Я промолчал.

– Но коль это так, то, закрыв завод, вы лишили все население района рыбы. Ведь фонды нам никто не добавит. Надеюсь, вы меня понимаете?

– Это все я понимаю, но изменить свое решение не могу, – ответил я.

– Почему?

– Здесь все изложено. Могу оставить копию акта.

Я вынул ее из папки и положил на стол.

– Вы что же, людей актами кормить будете?

– Зачем актами? Там работы на неделю, может, полторы. А рисковать здоровьем людей нельзя.

Заведующий искоса посмотрел на меня:

– Вы знаете, сколько на вашем месте людей работало? Не знаете? А я знаю. В лицо не успевали запомнить. И вас так можно не запомнить.

Тут выдержка мне изменила:

– Не вы меня сюда ставили, не вам и снимать. И не лучше ли, чем заниматься демагогией, распорядиться, чтобы цех побыстрее привели в порядок! Всего хорошего.

Я вышел, оставив заведующего онемевшим и слегка растерянным.

Надо сказать, что этот разговор о рыбозаводе был не последним. Пришлось встречаться и с другими людьми, и повыше рангом. Были звонки и из области. Но я решил стоять, как говорится, насмерть, и в конце концов добился своего. Откуда-то прилетела бригада специалистов и рабочих, доставили оборудование, и через некоторое время цех и завод преобразились.

Это была одна из первых наших побед, оттого казалась она особенно дорогой.

А в основном большими успехами я не мог похвастать. Часто приходилось бросать все дела в райцентре и ездить по району, – например, проводить профилактические осмотры охотников и оленеводов. Однако, хоть работа и прерывалась, я с любопытством москвича отправлялся в поездки. Все-таки практического опыта я набирался в этих рейдах немало, да и просто интересно было. В одну из таких поездок отправились мы под вечер на специальном мотовозе с одним вагоном. Вагон этот – обычная теплушка с сиденьями по бокам и печкой-буржуйкой посередине. В потолке дыра для печной трубы. Вагон страшно качался из стороны в сторону, просто удивительно,. как он не падал, особенно на поворотах.

Мы болтали, пытались играть в карты, а потом перешли в мотовоз. Вот отсюда зрелище открывалось великолепное! Черная и густая, как вар, ночь. Мощный прожектор мотовоза высвечивал в ней круглый коридор, яркий до нереальности. Узкоколейка, будто ослепленная и испуганная грохотом и аппетитом мотовоза, который жадно ее заглатывал, билась, изгибалась и стремительно рвалась вперед, в бесконечность ночи. По сторонам сплошной стеной – глухая тайга. Кажется, исчезли свет и грохот, и тайга в союзе с ночью тут же наползет на тебя, засосет, растворит.

Вдруг в освещенном пространстве впереди нас появился один олень, затем сразу несколько. Мы только ахнули от неожиданности. Олени, конечно, вышли из тайги, но казалось, что они возникают в свете просто ниоткуда. Одно мгновение они, ослепленные, смотрели на мотовоз, затем несколькими прыжками вырвались. на насыпь и стали медленно переходить путь. Мотовоз затормозил, остановился, давая им дорогу. Но тут показались еще олени, еще и еше. Они скользили по насыпи, толкались,.падали. Головные изменили направление и пошли по путям. Широкая серая лента животных потянулась перед нами. Их здесь были многие сотни. Огромный, теряющийся далеко во мраке лес из колышущихся рогов. Машинист повернулся к нам:

– Ну, все, теперь застряли намертво.

Он пробовал давать сирену, однако только ближние к нам животные испуганно оборачивались на звук, таращили огромные глаза, но дороги не уступали.

– Их сейчас хоть дави – ничего не поможет, – усмехнулся машинист. – Будем ждать.

Когда через час последние животные вышли из тайги и пошли впереди, нахально показывая нам свои кургузые зады, мотовоз медленно двинулся за ними; только к утру мы добрались до поселка. В основном жители были здоровы, но кое у кого обнаружились хронические болезни. Им раздали лекарства, выписали рецепты, направления на дополнительные исследования. К вечеру осмотр практически закончился. Тогда местный фельдшер повел меня посмотреть, как живут нивхи.

Мы зашли в один из бревенчатых, построенных на среднерусский манер домов. Скуластая, круглолицая хозяйка средних лет, широко улыбаясь, предложила нам табуреты.

– А я к васим тохторам летиться хотиля, – ткнула она себя пальцем в круглое бедро. – Вот полело, згло, а тут и срасу перестало. Панку какую-то тали, коворят, масать нато. А засем она мне, если поль усла? Мозеть, возьмете, труким кому татите?

Я посоветовал ей на всякий случай оставить растирание себе.

– А где же ваш хозяин?

– Тайка. Охота. Тавно усол, узе мноко тней.

Я огляделся. За простым деревянным столом, ловко орудуя ножом, разделывала рыбу круглолицая старуха. На огромной плите большой котел. Разделав рыбу, старуха бросала ее в котел и мешала деревянным черпаком. На меховом наборном коврике сидел, не спуская с нас раскосых черных глаз, малыш лет трех, в простой полотняной рубахе и торбасах.

– А разве вы его в ясли не водите?

– Засем не вотим? Конесно, котим. Но сейтяс тохтора приехали, и мы не посли.

Я вопросительно посмотрел на фельдшера, который, словно бы извиняясь, пояснил:

– Что поделаешь! Бригады к нам каждый год приезжают – пора бы и привыкнуть, а для них это вроде праздника.

Я обратил внимание на фотографию на стене. Молодой нивх в темном костюме, в белой рубашке, при галстуке.

– Алексей это, сын нас польсой, – с гордостью объяснила хозяйка. – Фторой курс института в Хапаровске контяет. Утителем путет. Отень он у нас умный. Польсой теловек путет. – Она достала пачку писем. – Вот письма писет. Летом приехать опешал.

Старуха отбросила рыбу, тщательно вытерла руки полотенцем, выбрала из стопки одно письмо, надела очки и, расправив листок на коленях, стала медленно водить пальцем по строчкам. Из глаз-щелок показались слезинки.

– А вы сами работаете? – спросил я хозяйку.

– Конесно, рапотаю, затем не рапотать. На ферме рапотаю, с олесками. – И, предупреждая возможный вопрос, добавила: – Сейтяс не рапотаю – тохтора приехали.

Мы сердечно распрощались с хозяевами, и перед уходом я подарил малышу шариковую авторучку, которую он крепко схватил своими ручонками.

Возвращаясь из таких вот командировок, в которых я чувствовал себя деловым, полезным, необходимым человеком, я особенно остро воспринимал свою беспомощность в райцентре. Методика просьб, уговоров, даже угроз себя не оправдывала. Порою я начинал терять веру в себя и в смысл своих действий. В самом деле, не позакрываешь же все, как цех на рыбозаводе! Иногда хотелось просто плюнуть или выкинуть что-нибудь этакое, после чего ни райкомхоз, ни рыбозавод, ни другие учреждения не могли бы по-прежнему отмахиваться от меня. Вспоминал даже «Цитадель» Кронина и готов был уподобиться Эндрью Мейсону, взорвавшему канализацию, отравлявшую городской водопровод. Не взорвать ли и мне больничный коллектор? К счастью, до этого я не дошел.

Одну свою идею, правда, осуществил…

В одно субботнее утро в разных, особо неблагополучных местах поселка около гор смерзшегося мусора появились высокие шесты с деревянными щитами. На них ярко, броско написано: «Внимание! Здесь возможный очаг инфекции! Виновный – райкомхоз!» И так везде, с вариациями текста, с указанием виновных.

Около щитов останавливались люди, читали, сначала смеялись, а потом задумывались, соглашались. Субботу и воскресенье – нерабочие дни – щиты простояли нетронутыми. В понедельник они исчезли. Но во вторник утром появились опять и простояли до полудня. В среду тоже. В больнице на меня стали поглядывать с любопытством. Атмосфера накалялась. В четверг Борисов объявил, что меня вызывают на бюро райкома партии, и ядовито добавил, чтобы я подготовил достаточно убедительную аргументацию для объяснения своей партизанщины. Потом суховато сказал:

– Я пытаюсь вашими глазами взглянуть на все. У вас впечатления-то свежие. И что же получается? Приезжаете вы, столичный житель, к нам, на глухую, глуше не бывает, периферию. И видите – грязь кругом, канализации нет, помойки не убираются… И вы во многом правы. Но все-таки старайтесь подходить к тому или иному вопросу с пониманием, а не только с блокнотом для актов и предписаний. Вам надо стать не судьей, а участником общего дела. – Он потянулся рукой к моей пачке и вынул сигарету. – Приму грех на душу. Два года не курю, а вот потянуло. Да с вами не только закуришь, а и запьешь, пожалуй. – С удовольствием затянувшись, продолжил: – А ведь, когда я сюда приехал, что здесь творилось! И дизентерия была, и брюшной тиф. Дома черт знает какие. Больницы практически не было – так, барак с койками и два врача. А теперь, не для хвастовства скажу, больница наша одной из лучших в области считается. Вот только канализация подвела. Но ничего, исправим. Смотрите, вскрывайте недостатки, без этого нам нельзя. Но только не будьте посторонним, не увлекайтесь администрированием. Может, этот поселок для вас на долгие годы родным станет. Поэтому и относитесь ко всему, как в своей собственной семье, в своем хозяйстве…

Потом я долго раздумывал над словами главного и постепенно пришел к мысли, что он прав. Нельзя было ограничиваться в работе только узковедомственными рамками. Поселок небольшой, все люди на виду, знакомы друг с другом. Надо вливаться в эту большую семью: не только поучать, но и помогать. Может, тогда стану не занудливым и мешающим другим «штрафователем», а по-настоящему нужным человеком.

Для подготовки доклада на бюро райкома пришлось еще раз встретиться и побеседовать со всеми людьми, затронутыми в материалах, переданных мною Воропаеву, первому секретарю райкома. Было расписано все, что должны сделать организации, начиная от районных и кончая главками и министерствами. К докладу были приложены проекты писем, сообщений и ходатайств в разные инстанции.

Заседание бюро райкома проводилось расширенное. На него были приглашены почти все члены райисполкома, ответственные работники районных организаций.

Выслушав мой доклад и просмотрев все приложенные материалы, Воропаев сказал:

– Вопросы к докладчику есть?

Поднялся маленький сухой старичок – заместитель директора райкомхоза:

– Молодой человек, видимо, забывает, что здесь не Москва. Теплых туалетов у нас, к сожалению, нет, а помойки – что ж, они на морозе, бывает, и льдом покрываются. На то и мороз.

Воропаев прервал его:

– Товарищ Седой, я спросил, есть ли вопросы?

– Извините. – Старичок сел.

– Так есть вопросы?

Все молчали. Из задних рядов кто-то бросил: «Да все ясно. Нет вопросов». Андрей Игнатьевич тяжело оглядел собравшихся:

– Так, значит, вопросов нет. Ну и правильно, какие могут быть здесь вопросы. Верно же все сказано. – И вдруг взорвался: – А я вас всех спрашиваю: неужели для того, чтобы вам это здесь все рассказать, должен был приехать сюда товарищ из Москвы? У нас у всех, что, глаз не было? И мне стыдно сейчас все это слушать. За вас, за себя стыдно. Если хотите, стыдно перед новым человеком. Мы здесь за эти два-три года столько всего сделали и, извините, дерьмо вывезти не можем. И вам, Аркадий Ильич, стыдно в первую очередь. Главный врач района. Куда вы смотрели? Мало того, какую-то клоаку вокруг больницы развели. Короче, райкомхозу даю срок три дня. Если за это время поселок не очистите, разговор другой будет, предупреждаю.

– Да у нас, Андрей Игнатьевич, машин и людей нет.

– Людей дадим. Машин сколько надо?

– Хотя бы штуки три и бульдозеров пару.

Воропаев посмотрел на директора лесозавода:

– Павел Спиридонович, выручишь коммунхоз техникой?

– Придется, – вздохнул тот и добавил: – Как всегда.

– Ну, вот так, на этом точка. И чтобы мы больше к этому вопросу не возвращались. Теперь больница. Доложите, товарищ Борисов.

– Вы же знаете, Андрей Игнатьевич, – встал Борисов, – этот вопрос с бородой. Денег, денег, нам, к сожалению, не дают.

– Вы что, разве не слышали проект письма, который нам зачитал Ваш зам.?

– Слышал.

– Не согласны с ним?

– Согласен, только мы таких писем уже сколько писали.

– Еще одно напишете. К тому же, к письмам надо ноги приделывать. Вот это мы вместе с вами и сделаем. Через два месяца, записываю, доложите мне, как идут дела.

Через три дня после заседания бюро райкома все изменилось, территория поселка была очищена. А еще через некоторое время Борисов на общем собрании в больнице сообщил, что медобъединению выделены средства на строительство больничных очистных сооружений.

Выходило, что зря я столько времени бился, мучился, что всего этого можно было добиться гораздо раньше. И в самом деле, почему я не обратился к Воропаеву сразу же? Ведь не раз слышал отзывы о нем как о внимательном руководителе. Нет, тянул… Были ведь мысли попросить помощи в райкоме партии, были! А все-таки не пошел. И сейчас, когда проблемы многих месяцев разрешились в течение дней, максимум – недель, я, кроме радости, испытывал некоторую толику огорчения. Что-то вроде ущемленного тщеславия угнетало меня: значит, сам бы я ничего не добился? Да годен ли я вообще для того дела, за которое взялся? Не лучше ли было остаться в Южно-Сахалинске или другом городе, не забираться в этот «Сахалин на Сахалине», сидеть в поликлинике, ничем не рисковать, не думать о помойках, очистных сооружениях, о контактах дизентерийных больных…

Мучимый противоречивыми чувствами, я начинал почти презирать себя. А может, напрасно? Может, и не было ничего стыдного в моих попытках самоутверждения? Может, я просто избавлялся от затянувшейся инфантильности, свойственной многим моим ровесникам? Пытался повзрослеть, приближаясь к третьему десятку? Что же, лучше поздно, чем никогда.

А за окном набирала силу весна, которая здесь начиналась словно бы исподтишка, украдкой…

Приближались майские праздники. Подготовка к ним шла полным ходом. Но почему-то именно в этой веселой и деловитой суете я стал чувствовать себя еще более одиноким, несмотря на несколько праздничных приглашений. Я был лишним среди жен, мужей и детей, приглашенным разве только из чувства солидарности. Может быть, я ошибался, но одинокий мужчина, затерявшийся среди супружеских пар на празднике, представлялся мне если не жалким, то смешным.

Это ощущение одиночества усугубилось еще письмом от жены, в котором она писала, что очень скучает, хочет бросить все и приехать ко мне, и приложила каракули сына.

Короче, за два дня до 1 Мая туманная идея превратилась в четкий план. Праздничные дни приходились на воскресенье и понедельник. Но ведь суббота перед ними тоже выходной день. Итого три дня. Этого, мне казалось, достаточно.

Не сказав никому ни слова, я рано утром в субботу вылетел в Хабаровск. Теперь дорога была каждая минута. Особенно страшили задержки из-за непогоды в пути, но пока везло: прибыл в Хабаровск вовремя, и сразу удалось взять билет на отлетающий через час в Москву самолет, который, как в сказке, отбыл по расписанию.

Взяв в Домодедово такси, я назвал водителю адрес и, радостно улыбаясь, откинулся на спинку сиденья. Шофер внимательно посмотрел на меня, видимо, соображая, какую долю спиртного я уже хлебнул и каким маршрутом в силу этого меня везти. Я облегчил ему задачу, предложив ехать через центр, хотя это была не самая близкая дорога. Просто я очень люблю, возвращаясь из отпуска, ехать домой на такси, желательно вечером и после дождя.

Мокрая вечерняя Москва! Она горит и переливается огнями ярких реклам, многократно отраженными в зеркале вымытого асфальта, крышах и дверцах машин, витринах, плащах и зонтах пешеходов. И все это несется на тебя, врывается в широкое окно автомобиля, усиливая и обостряя радость встречи с любимым городом!

Около часу ночи я позвонил в свою квартиру. Тишина. Еще раз позвонил. Издалека послышались шаги. Тихий голос из-за двери: «Кто там?» У меня перехватило дыхание, изменившимся голосом ответил:

– Откройте, вам телеграмма!

Медленно открывается дверь. На пороге Галя. Несколько мгновений она непонимающе смотрит на меня, затем вздыхает:

Это ты?! – И оседает в моих руках. Я подхватываю ее, худенькую, легкую, и несу в комнату. Она подымает на меня счастливые, полные слез черные глаза: – Тише, не разбуди Сергея. – Она закрывает лицо руками, плечи вздрагивают, и трудно понять, то ли она смеется, то ли плачет.

Весь следующий день пролетел как один час. Но после радостей начались неприятности. Больше суток просидел в аэропорту, начался уже тот день, когда я должен был выйти на работу. Но как назло ни на Хабаровск, ни на Владивосток, ни на Магадан нет билетов. Удача улыбнулась сквозь слезы только вечером. Лечу на Хабаровск с посадками, задерживаясь в каждом пункте на час-два. Только шестого мая, небритый и помятый, появился в больнице.

Встретили меня встревожено. Все уже знали, что я улетел в Москву – справлялись в аэропорту, по никто не знал причины отлета. А когда прошли все сроки возвращения, решили, что бросил все и ударился в бега. Борисов был вынужден сообщить об исчезновении зама в райком и облздравотдел. Конечно, я понимал, что совершил необдуманный, глупый поступок, но стоило вспомнить день, проведенный дома, как счастливые мысли оказывались сильнее, они одолевали неприятные предчувствия. Тем не менее я был уверен, что Борисов закатит грандиозный скандал. Однако, увидев меня, он только усмехнулся:

– Вернулись? Ну, как слетали? Надеюсь, отдохнули дома?

Я молчал.

– Что же вы молчите? Расскажите, что в столице нового.

– Да что рассказывать, Аркадий Ильич, виноват я.

– Виноват? Нет, братец, это слишком легко будет. Вроде как бы – судите меня, я весь здесь. Нет, так дело не пойдет. Вы что, здесь на гастролях? Хочу – работаю, а хочу – вояж себе организую? И к тому же никого не поставили в известность. Деловой и принципиальный человек, таким вы, кажется, хотели всем казаться? И преуспели, скажу откровенно. Как вы теперь в глаза Андрею Игнатьевичу посмотрите? Или своим подчиненным? Хороший пример…

Он нажал кнопку звонка. Вошла секретарша.

– Соедините меня с областью. Срочно. Она вышла. Борисов продолжал нервно ходить по кабинету. Внезапно он остановился, подошел ко мне.

– Дорогой мой, ну как же это могло случиться? Давайте сядем, и расскажите подробно все, как на духу.

Мы сели. Я рассказал ему без утайки. Про свое настроение перед поездкой, про письма из дома, про чудесный день 1 Мая и про свои мытарства потом. Борисов долго молчал, наконец поднял голову:

– По-человечески я вас понимаю. Понимаю, что, быть может, и нет здесь особой вашей вины. Погоде не прикажешь. Но плохо другое. Оказывается, не нашли вы себя пока у нас. С людьми не сдружились. От этого и одиночество, от этого и отъезд без предупреждения. Ну почему мне-то ничего не сказали? Оформили бы вам отпуск за свой счет – и летите, навещайте семью, ничего плохого в этом нет.

Я сидел красный и чувствовал такой стыд, что, казалось, пусть лучше сразу приказ об увольнении пишет, чем все это. Я так и сказал. Борисов сразу отстранился от меня. Встал.

– Приказ приказом. Без него не обойтись. Все-таки прогул налицо. Но что писать в нем? Вот что, подайте на мое имя докладную, все точно так, как сейчас рассказали. От должности я вас временно вынужден отстранить до решения области. Будете пока работать в отделе рядовым врачом, а Веру Ивановну опять оформим исполняющей обязанности. Договорились? И прошу вас без самодеятельности и без горячности. Дня через два все решится, тогда посмотрим. А теперь идите, работайте.

Я пошел к Вере Ивановне и, пытаясь выглядеть этаким шутником, которому все нипочем, объявил ей решение Борисова.

Вера Ивановна, не перебивала, выслушала и, не приняв мой тон, отрезала:

– Ни в коем случае, ни за что. Это все временно. Вернулись же. Что, погода подвела?

Я кивнул. Она понимающе посмотрела на меня:

– Некоторые уезжают и вовсе не возвращаются. А тут всего-навсего погода. Вот увидите, ничего вам не будет. Ну, в крайнем случае, выговор дадут. А насчет этого приказа я сейчас к Борисову пойду. Я ведь тоже не девочка. Сегодня – туда, завтра – обратно. Нет уж, спасибо. Так я пойду. А вы пока посидите успокойтесь. Все образуется.

Она вышла. Мне было сейчас очень неуютно. О поездке в Москву я не жалел ни секунды. Обидно было, что вышло очень несуразно. Как будто и времени было достаточно, а вот не повезло. Хотя такой вариант я тоже мог предвидеть. Опять же, если не пороть горячку, можно было все по-человечески спокойно оформить.

Распахнулась дверь, – и влетела запыхавшаяся Вера Ивановна:

– Сейчас Борисов при мне с областью разговаривал. Я ушам своим не поверила. На повышенных тонах, знаете. Те, наверное, требовали наказать вас пожестче, отстранить даже. А он на них! Это, говорит, как несчастный случай, нельзя, говорит, во всем вас винить. Он мне в районе работу, говорит, наладил, а вы его отстранить. Потом сказал, что райком тоже просит вас оставить и, если надо, то Воропаев в обком звонить будет. Ну, спорили они, спорили, и отстоял вас Аркадий Ильич. Ну. молодец, надо же, я даже не думала, что он такой. Выговор вот только будет, на том и порешили. Я после этого спрашиваю у него: что же делать дальше? Он и говорит: «Слышали наш разговор?» «Слышала», – говорю. «Ну вот идите к себе и работайте».

Этот случай был для меня хорошим уроком. Я, признаться, думал, что Борисов воспользуется моментом и уберет неудобного зама. А вон как обернулось.

Следующие недели я с головой был занят работой. Возвращался в свою комнатку запоздно. Снова поездки по району, обследования.

А в начале июня меня вызвали на бюро райкома. Воропаев говорил:

– Как вы знаете, товарищи, скоро на косе начнет работу на период навигации наш порт, где мы японцам лес продаем. Ближайшее жилье от порта за десятки километров. Условия жизни и быта тяжелые. Частые тайфуны. Кроме того, место это цунамиопасное. Правда, пока бог миловал. Работать там должны только очень выносливые и надежные люди. Наш район поставляет туда и грузит лес. Область же практически полностью комплектует состав работников порта. Штат уже весь набран и направляется на место. Остается только послать туда врача, который бы представлял советскую карантинную службу и, кроме того, следил за здоровьем работников порта. Работа специфическая, сами понимаете. Придется все время общаться с иностранными моряками и представителями их торговой фирмы. Так вот предлагают, чтобы этим врачом был Ваш заместитель, товарищ Борисов. Его вы все хорошо знаете. Вы согласны, Аркадий Ильич?

– А, куда я денусь, – нехотя, ответил тот.

– Вы, конечно, помните инцидент, который произошел с ним. Однако, райком считает, что он с этой работой справится, и доверяет ему. Поедет он туда с сохранением за ним должности заместителя главного врача и оклада. Прежде чем члены бюро скажут свое мнение, спросим, что думает по этому поводу сам кандидат.

Для меня это предложение было настолько неожиданным, что вначале я растерялся и прямо-таки онемел.

– Может быть, вам надо подумать? Только ответ надо дать уже сегодня. Отъезд, в случае согласия и утверждения вашей кандидатуры, через два дня.

И неожиданно для себя я сказал:

– Я согласен.

– Ну вот и хорошо. А как члены бюро?

Бюро не возражало. И так нежданно-негаданно я вновь должен был на время сменить место, а главное – характер работы.

Чтобы представить, что такое морская коса, не надо много воображения. Достаточно вспомнить обычную железную косу и лезвие ее мысленно приложить под острым углом к берегу острова. Коса готова. Остается лишь раскрасить ее охрой под цвет песка. На десять-пятнадцать километров в длину она вспарывает беспокойное свинцово-серое тело Охотского моря. Идеально ровная песчаная поверхность ее, почти свободная от какой-либо растительности, лишь кое-где у берега морщинится невысокими песчаными дюнами. После очередного шторма старые дюны исчезают, слизанные волнами, но зато возникают новые на другом месте. В угол между косой и островом изливает свои воды широкая и быстрая сахалинская река, создающая вместе с морем внутренний рейд, отделенный от внешнего грядой кипящих банок с узкими, извилистыми проходами между ними.

Недалеко от острия песчаного лезвия, там, где ширина его не превышает полукилометра, и находился наш сезонный порт. Правда, для дюжины деревянных домиков различного назначения и пирса для катеров «порт» – слишком пышное название, но факт остается фактом – это был порт, и притом торговый.