Найди меня в лесу

19

Марта четыре раза посмотрела новый клип Аврил Лавин. Той было уже тридцать семь лет, примерно как Марте, но певица совсем не изменилась. Была так же красива, как и во времена юности, даже красивее, но Марта пересматривала клип не из-за этого. Бунтарский дух – вот что её поразило. Такой же, как и двадцать лет назад. Безупречный, свободный, динамичный. Не глоток свежего воздуха – целый ураган. Марта смотрела и поражалась, как исполнительница не растеряла свой запал за два десятилетия. И несмотря на её возраст, клип не выглядел данью уважения и тем более пародией на былой бунтарский уклон. Он выглядел ровно так, как надо: естественно, правдиво, круто. Это чувствовалось, это завлекало, это заставляло Марту нажимать на кнопку повтора. И значило лишь одно: бунтарский дух не подвластен возрасту.

Марта Петерсен была хороша собой и знала это, но теперь чувствовала себя отвратительно. Дело было не в морщинах или теряющем упругость контуре лица, не в том, что после стольких просмотров точёная фигурка и великолепное лицо Лавин в таком возрасте заставили её переосмыслить свою внешность. Как ни странно, дело было в том, чего на самом деле не было.

Она была такой живой, такой дерзкой, такой смелой.

Аврил Лавин в этом взрослом клипе и, очевидно, всю свою жизнь.

И Марта.

В юности.

Когда она растеряла свой запал? Когда бунтарский дух напрочь из неё выветрился?

В тот день, когда она поверила, что предел её мечтаний – работа в банке? Кто смог убедить её в этом?

Или в тот день, когда она вышла замуж за Олафа? Куда делись все её брутальные друзья-парни, всегда намекающие на что-то большее?

Когда она свернула не на ту дорожку?

И какая дорожка – её?

Всего лишь музыкальное видео, но оно всколыхнуло в Марте столько вопросов. Только было слишком поздно. Можно говорить что угодно, что никогда не поздно поменять свою жизнь, что нужно следовать мечтам, но Марте было под сорок, и она не была Аврил Лавин. Она знала, что всё кончено.

Так и не начавшись.

Кем ты хочешь стать, постоянно спрашивают детей, хотя главный вопрос не в этом. Хочешь ли ты вообще кем-то стать? Станешь ли? Ей всегда нравилось столько разных вещей. Почему в какой-то момент круг её интересов стал сужаться? Марта даже не заметила, когда это начало происходить. Более того, она почти не замечала этого и теперь. Куда всё исчезло? Где её желания, планы, амбиции? Они вообще у неё были, или она даже это пропустила мимо себя, а не через?

Может, она могла бы собрать музыкальную группу, о чём мечтала все подростковые годы, и добиться хотя бы небольшого успеха. Клише? Да. Но хватило ли ей смелости для этого клише? Увы, она даже не попробовала. Может, она могла бы больше радоваться жизни, найти действительно стоящее дело, которое было ей по душе. В любой области. Важное, нужное, в котором она бы могла достичь определённых высот. А ещё лучше – неопределённых тоже. Границы только у нас в голове.

Не правда ли?

Марте всегда нравилась литература и история. Они рассказывали о жизни. О том, чего у Марты никогда и не было. По крайней мере, время от времени ей так казалось. В остальном у неё всё было вполне достойно: приличная работа, хорошая зарплата, муж, который её обожает, приятная внешность, уважение коллег, несколько друзей.

Не было только бунтарского духа.

Скорее всего, его просто не было в самой Марте, но иногда ей так хотелось, чтобы был. Хотелось, словно в юности, носить косухи, ездить на мотоциклах с подозрительными парнями, горланить на рок-концертах, стаптывать ноги в ночных прогулках. Недолгий период, который запомнился ей как сама жизнь. Возможно, так оно и было. По крайней мере, выглядело более похоже на неё, чем финансовые операции, юбки-карандаши и крупное тело доброго Олафа, придавливающее её к матрасу.

Конечно, никто не мешал Марте надеть косуху и поехать на концерт. Не мешал даже напиться там, переспать с каким-нибудь мужиком, прокатившим её на своём мотоцикле. Но, в отличие от клипа Аврил Лавин, всё это было бы лишь пародией.

Почему она живёт в этом городке, с этим мужчиной, этой жизнью?

Она ведь могла стать кем угодно. Жить где угодно и с кем угодно. Какого чёрта она потратила всю свою жизнь непонятно на что?

Действительно – непонятно на что.

Но всё это было приливами. Пересмотренный видеоклип, статья в журнале о чужих успехах, песня в наушниках, когда она едет в автобусе и смотрит в окно на просторные пейзажи. Тогда у неё не было ответов. Точнее, они казались слишком притянутыми, лишь отговорками, скрывающими то, что на самом деле она упустила что-то важное, она боится чего-то настоящего, ей нужны перемены. А ответы были отвратительно просты, и в другое время казались ей совершенно очевидными: она действительно любит Олафа, ей нравится работать в банке и получать там хорошую зарплату, а ничего другого она, кстати, и не умеет, зато своё дело знает хорошо, и, конечно, этот затерянный между заливами и лесами тихий спокойный городок она просто обожает, ведь она и сама вся тихая и спокойная, а долбанный бунтарский дух – лишь выдумка, то, что никогда не было ей близко и никогда не будет. И это прекрасно.

В первый же день её долгожданного отпуска они с Олафом снова поссорились, и наверняка скоро это повторится. То, что потихоньку грызло Марту изнутри, всегда отражалось на её муже. Она не раз уходила, чтобы собраться с мыслями, так сказать, брала перерыв. А потом наступал парадокс.

Марта прекрасно понимала, что если бы всё было хорошо, на своих местах, так, как и должно быть, то никакие перерывы ей не понадобились бы.

И в то же самое время, поостыв от размышлений и затолкав неприятные вопросы к собственной жизни и своим поступкам в потайное дно многогранной, но не использующей свой потенциал души, Марта словно приходила в себя. Или снова погружалась в кому. С этим она никак не могла определиться. Но так или иначе, а она возвращалась к Олафу, в их квартиру, на свою работу, в привычную колею. Олаф был святым, раз терпел это раз за разом, не зная истинных причин её поведения.

Но сегодня что-то поменялось. Из-за видеоклипа или нет, а Марта вдруг осознала совершенной простой факт: если она снова ничего не сделает, снова совсем ничего с этим не сделает, то через пять, через десять лет, когда вернутся эти чувства – а они вернутся, – Марта горько пожалеет. Станет не просто слишком поздно – об этом даже неприлично будет думать. И вот тогда-то всё по-настоящему закончится.

Капля переполнила чашу, и что-то должно было случиться.

Она должна что-то сделать.

20

Старшая сестра одного из учеников ещё помнила, как хочется развлекаться в их возрасте, и успешно продолжала развлечения в своём. Старый дом, в котором она жила то одна, то с каким-нибудь парнем, за небольшую плату становился пристанищем для подростковых вечеринок, с единственным строгим правилом: к её возвращению привести дом в полный порядок. Своими силами и силами всех парней, которых она затаскивала в постель, сестра подремонтировала и отделала старую развалюху, украсив её и обставив по своему вкусу, превратив её в очень даже приличное жилище. Как нельзя более подходящее для периодических подростковых увеселений. Когда сестра ночевала у одного из парней, которых она подцепляла по всем деревенькам и городкам, словно навёрстывая упущенное в школьные годы, она скидывала в специальный чат сообщение. И тогда начиналась подготовка к вечеринке.

Повсюду стояли аромалампы и аромамасла. Шкаф был набит комплектами постельного белья, и главным пунктом уборки была спальня. Спать на том же белье после того, как там трахались подростки, пусть и заплатившие за это, в её планы не входило, как и нюхать вонь их пота и секса. Сестра получала деньги, непререкаемый авторитет среди школьников и гимназистов, полную уборку и проветривание дома. Все были довольны. На этих вечеринках кроме разврата были алкоголь, лёгкие наркотики, диско-шар, блёстки, громкая музыка. Музыкальный центр, диско-шар и прочее купила сама сестра, где подростки брали наркоту, она не интересовалась.

А вот спиртное покупал им Сфинкс.

21

Древние египтяне использовали специальные ритуальные сосуды, чаще всего алебастровые кувшины, в которых хранились органы, при мумификации извлечённые из тел умерших. Внутренности очищали, промывали, затем погружали в четыре канопы, наполненные специальным бальзамом. Древнейшие из каноп были обнаружены в гробнице Хетепхерес.

У Сфинкса тоже имелись четыре канопы, хотя он и не был мумифицирован, – по крайней мере снаружи. Вместо печени, желудка, кишечника и лёгких он хранил в них кое-что другое. В одной, самой красивой, – свои амбиции, планы и мечты. В другой, самой пыльной, – свою злость, ненависть и ярость. Эту канопу он никогда не открывал. В третьей – свои сожаления о несбывшемся и несбыточном, жалость к себе. Она была закрыта плотнее других. Последняя канопа была самой тяжёлой из всех. В ней лежал его долг, который он поклялся выполнить, а клятва для Сфинкса не была пустыми словами. Тяжёлым он был потому, что долг за спасение жизни невозможно оплатить. Сфинкс так долго ждал момента, когда он сможет открыть сосуд и сделать хоть что-то. Хоть что-нибудь, что могло бы дать шанс его сердцу уравновесить перо Маат.

Сегодня вечером этот момент настанет, но чаша весов опустится.

22

Только не политика.

Точно не она.

Камилле было всего шестнадцать, она ещё не знала, чем хочет заниматься в будущем, знала лишь, чем не хочет. В отличие от Марты Петерсен, весь мир, вся жизнь у Камиллы была впереди, и она иногда волновалась, достаточно ли она сильна для плавания в этом бескрайнем море. Хватит ли ей упорства, чтобы достичь своих целей? Хватит ли азарта? Она действительна так умна, как ей говорят? И нужно ли это вообще в современном мире? Камилла переживала о вещах, слишком серьёзных для её возраста. Её одноклассники наслаждались юностью во всех её проявлениях. Камилла же просто пыталась понять, что нужно сделать, чтобы не стать такой, как её мать, и тем более такой, как её отец. Что, если всё это уже заложено в её генах? Ей хотелось стать кем-то, кто мог бы изменить мир. Хотя бы капельку. Не шлюхой и не продажным политиком. Она занималась фортепиано и делала успехи, и хотя, конечно же, Урмас не считал, что это можно превратить в профессию, Камилла не переставала думать о том, что возможно всё. Когда в город приехал Аксель Рауманн, она окончательно в этом уверилась. Ей хотелось бы заниматься тем, что её воодушевляет, заставляет сердце биться чаще, приносит радость. Не только музыкой – ей нравились плавание, литература, биология. Она делала успехи. Может, она станет знаменитым биологом, генетиком, открывшим новый ген или нашедшим уникальное лекарство. Или напишет самый проникновенный роман, покоривший весь мир. Или поедет на Олимпийские игры, чтобы проплыть стометровку быстрее всех. Когда Камилла смотрела на своих одноклассников, покуривавших за школой, ржущих над идиотскими видео в интернете, перебивающихся с двойки на тройку, ей становилось не по себе. Неужели они не видят? Действительно не видят, какими могут быть перспективы? Они могут стать кем угодно, стоит только захотеть.

Камилла хотела и была готова сделать всё, что в её силах, чтобы будущее, которое для неё наступит, было максимально приближено к дурацким мечтам. Мечтам, которые она, словно трейлеры к фильмам, смотрела почти каждую ночь, лёжа в постели. Она верила, что всё получится. Но бывали дни, когда ничто не могло её в этом убедить. И тогда глупости, которые она боялась совершать, казались чем-то само собой разумеющимся. Глупости не испортят будущее, которого нет. Ей нужно жить здесь и сейчас, и если так поступают её друзья, она должна смириться. Дать волю чувствам. Расслабиться. Сделать что-то запретное. Получить от этого удовольствие.

Позволить себе несколько ошибок.

Хотя бы одну.

23

Расмус Магнуссен проснулся весь в поту, запутавшийся в одеяле и сновидениях. Ему снилось, что он снова в тюрьме, только никто не говорит ему почему. В горле пересохло. Он скинул одеяло на пол и пошёл налить себе стакан воды.

Внимание Расмуса привлёк свет, загоревшийся в окошке дома Кристиана. Он не знал, сколько времени, но была ночь, это точно, а ещё точнее было то, что перед дверью его дома стояла женщина. Подумать только, Тинну, похоже, светил перепихон. Даже ему. Но только не Расмусу.

Ему никогда не найти подружку, уж точно не в этом городе, да и не в ближайших тоже. Да какую подружку – даже развлечение на одну ночь. Магнуссен – убийца, преступник, от которого отвернулись одни и бросаются прочь другие. Какая женщина в здравом уме позволит ему познакомиться с ней поближе? Единственной возможностью для Расмуса утолить многолетний голод было взять кого-то силой. Ведь преступление и насилие для них одно и то же.

Одно и то же ли это для него?

Кристиан открыл дверь, обнял свою бабу и завёл её внутрь. Сон Расмуса как рукой сняло. Он залпом выпил стакан воды и даже подумал, а не подойти ли к светящемуся окошку и не посмотреть ли, чем они там занимаются. Потом понял – просто посмотреть ему будет мало. Он закрыл глаза, но было уже поздно. Болезненное возбуждение уже заползло в его тело.

Ему жутко захотелось выйти на улицу, постучаться в первый попавшийся дом, где ему откроет заспанная женщина в полупрозрачном пеньюаре, толкнуть её на широкую кровать, почувствовать себя мужчиной. Магнуссен предавался фантазиям, а потом с удивлением обнаружил, что стоит у выхода, держась за ручку двери. Где-то залаяла собака. Свет в окошке Кристиана стал приглушённее. Металл ручки жёг Расмусу ладонь.

Возможно, одних фантазий ему уже мало.

24

На очередном заседании городского собрания в зале горуправы, где присутствовали двенадцать депутатов из пятнадцати и Урмас, проходило второе чтение дополнительного бюджета города Локса на остаток года. Финансист-бухгалтер представил обзор дополнительных доходов, полученных от министерств и частных юридических лиц, и расходов, запланированных за счёт дополнительного бюджета. Расходы всегда превышали доходы, и Урмас считал это совершенно нормальным – но лишь в масштабе города, а не собственной семьи. Доходы Йенсенов обычно зависели от расходов города. Допбюджет был принят одиннадцатью голосами «за». Также продолжилось обсуждение плана развития и бюджетной стратегии на ближайшие несколько лет, которые с незначительными поправками были приняты почти единогласно. Муторнее всего для Урмаса было объяснять членам собрания причину необходимости внесения поправки в одно из предыдущих постановлений. Поправка позволяла получателю прожиточного минимума при рассмотрении вопроса о поддержке предполагать включение в постоянные расходы на жильё, подлежащие оплате в текущем месяце, также погашение кредита, взятого на приобретение жилья, до семи евро за квадратный метр. Урмас и кредиты на покупку жилья были далеки друг от друга, как небо и земля, но хоть иногда надо же заботиться о своих жителях, простых и зачастую бедных. Показывать, что тебе не всё равно, на городском уровне.

По крайней мере делать вид.

Чувствуя, что на сегодня поработал как следует, Урмас предвкушал свою предстоящую приватную вечеринку в коттедже. Гибкие тела, готовность доставить ему удовольствие и обожание в глазах – такую поправку в стратегию своей жизни он был готов вносить как минимум еженедельно. Камилла тоже собиралась потусоваться с друзьями, о чём ему и заявила. Умение отдыхать у них в крови, подумал Йенсен. Они хорошенько развлекутся.

Нужно же себя как-то баловать.

25

Камилла никогда не была близка с отцом. Всей душой она стремилась к матери, они с ней были одним целым. С отцом найти общий язык никак не получалось. Наверное, потому, что ему это было не особенно нужно. Камилла не понимала почему – она видела, какие отношения с родителями у её одноклассников. С обоими родителями. Не у всех, конечно, но всё-таки.

Урмаса интересовала только политика. Когда ей было пять, десять лет, когда исполнилось четырнадцать – всегда. Политика-политика-политика. Камилла её ненавидела. Её притворство. Её всеядность. Её ненасытность. Урмас постоянно светился в СМИ – в местной газете, интернете, небольших телесюжетах об их городе. На всех фотографиях за последний год, где он появлялся в роли мэра, Камилла видела Урмаса Йенсена, но не своего отца. Искусственная улыбка, постановочные рукопожатия, алчный взгляд. Раз за разом, всегда одинаково. В этом человеке больше не было ничего от мужа Хельги, кроме часов. Теперь он носил их постоянно, они были видны на каждой фотографии. Красивые дорогие часы, которые мать подарила отцу на их годовщину пять лет назад. Что отец подарил маме, Камилла не могла вспомнить. Может быть, ничего. Он никогда не помнил важных дат, если только они не касались – естественно – политики. Часы Камилле очень нравились. Тогда родители ещё были в её глазах любящими друг друга людьми. В её детских десятилетних глазах, любящих обманываться.

Отец уехал в свой дом, где развлекался с падкими на политические должности пустыми женщинами, выразив надежду, что Камилла тоже хорошенько развлечётся и не будет снова упиваться своей депрессией, ведь ей это совсем не идёт. Камилла выдвинула ящик комода, и в ней вспыхнула злость. Вот уж что ей совсем не шло.

Часы были на месте. Действительно, кто бы стал брать подарок умершей жены на потрахушки со шлюхами? Матовый металлический браслет, тёмно-синий, словно ночное небо, циферблат, серебряные стрелки и цифры, словно звёзды на нём. И главное – тончайшая гравировка на обороте корпуса:

Helga + Urmas

Но чему это было равно? Равно любовь? Равно Камилла? Почему мама не закончила фразу? Как бы ей хотелось спросить её. Почему она никогда не спрашивала?

Почему всегда становится слишком поздно?

Камилла гладила пальцем мамино имя, маленькие красивые буковки, так много теперь значившие. Жаль, что она не подарила таких часов своей дочери. Чаще всего Камилла была уверена, что мать больше не любит отца. Но когда задумывалась о таких вещах, неизменно задавалась вопросом: а любила ли она ещё саму Камиллу? Чему было бы равно Helga + Kamilla?

Она так хотела хоть с кем-то быть чему-нибудь равной.

После того что отец тогда сказал ей за завтраком, пожирая бутерброды с форелью, Камилла поняла, что ненавидит не только политику. Ей не хотелось испытывать это чувство, но выбора ей не оставили. Её мать – мёртвая шлюха. Отца она ненавидит. Зачем вообще придумали родителей? Почему ей так больно?

Часы Камилла положила в карман пуховика. Они были дорогими, могли потеряться, но ей было всё равно. Она и сама потерялась. И всем было всё равно. Но, совершая ошибку, Камилла хотела, чтобы с ней было что-то от матери. Она бы такого не допустила, но её больше нет, лишь её имя, её репутация, её секреты, которые утягивали Камиллу на дно. Заходя в коттедж, Камилла будет сжимать часы в кармане изо всех сил.

Если Урмас так хочет, чтобы она развлекалась, именно этим она и займётся.

Если он считает, что она не такая, как мать, она докажет, что он ошибается.

Наверняка для этого ещё рано. Наверняка это не то, что ей действительно нужно. Наверняка Яан – не лучший вариант. Но сегодня Камилла собиралась подняться с ним на второй этаж, зайти в спальню, обитую деревом и пропахшую лавандовым маслом, и дать ему то, что он так давно хочет.

26

Раннее осеннее утро освежало. Правда, для него это было скорее продолжением бессонной ночи, чем утром, но сейчас он по крайней мере чувствовал себя чуть более живым. Тишина, пасмурное – вечно, вечно пасмурное – небо, никого вокруг. Тёмный асфальт под ногами кое-где поблёскивал тонкими вкраплениями льда. С каждым днём становилось всё холоднее, всё безнадёжнее, всё ближе к отчаянию. Он дал себе последний шанс, последний срок, и если до зимы не выполнит задуманное, то не выполнит уже никогда. Лёд хрустнул под нажимом ботинка, оскверняя морозную лесную тишину. Он перешёл через давно засохшую канаву и ступил на мерзлую листву. Сердце стало стучать ровнее. Он на правильном пути.

В правильном месте.

Через несколько метров его внимание привлекло яркое пятно между деревьев. Он подошёл ближе, поднял бирюзовую шапку, стряхнул с неё ошмётки листьев. Повесил шапку на ветку. Может, тот, кто потерял её, так быстрее её найдёт.

Он вышел к пляжу, зажмурился от пронизывающего ветра. Дал себе к нему привыкнуть.

Дал ему привыкнуть к себе.

Постоял, всматриваясь в пенящиеся волны. Представил, каково это было бы – искупаться сейчас, в такой холод. Позволить воде заморозить все чувства. Очистить душу. Возможно, даже забрать её. Ледяные пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Он должен это сделать.

Просто должен.

В этот раз – или никогда.

Он окажется прав. В этот раз ему действительно удастся. Ведь повернув голову, он увидит то, что навсегда изменит его жизнь. Подойдёт ближе и почувствует то, что навечно останется с ним. Выронит телефон, по которому собирался звонить в полицию, и просто будет стоять. Касаться промёрзшего дерева, не отрывая взгляда. Слушать волны, ветер и своё сердце. Смотреть, смотреть, смотреть так долго, что увиденное не изгладится из памяти до самой его смерти. Он не рискнёт подойти совсем близко, остановится в метре от неё. Опустится на колени. Он поймёт – касаться её нельзя. Опасно. Слишком опасно. Но с колен не встанет.

Слишком холодно. Синие губы. Белое лицо.

Слишком ярко. Бирюзовый пуховик. Красный лак на маленьких ногтях.

Слишком одиноко. Чёрные волосы. Чёрное дерево.

К тому времени, как он найдёт в себе силы встать и снова взяться за телефон, он поймёт, что теперь всё изменится.

И тогда наконец он действительно почувствует себя живым.

По-настоящему.