Пастухи счастья

II

Хороший? Может быть. Даже наверно. Наверняка. Скорее добрый, чем злой; просто равнодушный. Бойтесь равнодушных, ибо с их молчаливого согласия?.. – вот только не надо сусального пафоса, завуалировано спекулятивного стеба; знаю я все эти штучки! Да, равнодушен, останусь безучастным при виде калеки, не подам нищему, пройду мимо несправедливости. Однако, обольюсь слезами от истории бездомного котенка (щенка, лисенка), спасенного сердобольными доброхотами, подпишусь на рассылку, буду просматривать, писать комментарии, аккуратно ставить лайки. Вышлю денег. Что? Стамбул – город контрастов…

Яркое, бледное, огромное, маленькое, знойное, холодное, прекрасное, ужасное, близкое, далекое, чужое, родное, грустное, веселое, грубое, нежное… Любимое, ненавистное… Это все о Солнце, – забавно, да? Кто-то открыл: любое прилагательное применительно к Солнцу, подряд, наугад, даже в такой откровенно топорной парадиастоле – будет к месту, откроет, раскрасит, живописует. Разбудит. Кто-то… Кто же это был?.. Кажется, какая-то девушка… да-да, точно – девушка… Она говорила, что такой ряд будет бесконечен, потому что бесконечна мысль, и бесконечно слово, и Солнце – тоже бесконечно, и весь этот лингвистический калейдоскоп – простейшая модель чуда, наглядное его подтверждение. Кто она? ее имя? – не помню, не вспомню – размыло, размазало, стерло; искалечена, исколота память. Темно-фиолетовые глаза, волна русых волос, детская округлость локтя… Рыжая полоска пляжа, блики на воде, птицы, небо, лето… И голос, ее голос… Я любил ее. Любил? А что это значит? Нет, не могу, сейчас даже и не понять, не приблизиться к тому пониманию; даже и думать больно. Не могу – здешним, сегодняшним, грязным – по чистому, белому, белоснежному, и только – боль, отчаяние, запоздалые, напрасные, оправдания-сожаления-надежды – как тогда все было хорошо, да неужели так было, неужели больше никогда!.. И горечь, презрение – растерял, разбазарил, как мог?

Разве безумие – не единственная свобода в мире здравомыслия? Почему бы не вырваться в мир без границ, за рамки и шоры, из тьмы в свет, к Солнцу? Тот, кто забудет, откуда прибыл, не вспомнит, куда идет?..

Простые истины не привлекают слабых, потому что не оставляют места для самооправдания, – красиво, как по-вашему? Это – обо мне. Сижу, плету паутину, мастерю днями вот такие поделки-макроме. От нечего делать, чтобы не сойти с ума – и это в сумасшедшем доме! смешно, правда? Ау, люди! Напоминаю себе паука, мглистое, пещерное чудовище – из темноты кромешной, из теплой сырости…

И уже ничего не боюсь, и очень не хочу, чтобы меня боялись другие; я устал от своего и чужого страха. Пусть – не счастье, не свет, но хотя бы тишина, покой. Душевный и физический штиль, равновесие. Впрочем, страхи тоже бывают разными. Большинство людей считают их слабостью, но страх поражения, например, делает сильнее. С другой стороны поражение не может быть выбором силы, тогда в чем же сила? – опять в страхе? В страхе страха? в страхе его не испытать? Господи! Как же все запутано! Распутать, разобраться бы со всем этим, но – спрятано, замуровано глубоко-далеко, укрыто масками и ложью, слоями, пластами лжи; ведь даже и сами с собой мы не всегда искренни. И над всем этим – развязненьким девизом, крапленым ржавеньким резюме: талант лжеца – убедить остальных в том, что он не умеет лгать. А я – лжец, ох, лжец, господа…

III

Когда-то, в прошлой жизни (в одной из? в которой?) я вычитал, что любая судьба – лишь повторение, слепок (в той или иной степени) универсального сюжета, так называемого путешествия героя, – череды испытаний и трансформаций, осилив которые этот самый герой разрешается подвигом. Казалось бы – ничего сверхъестественного, стандартный фольклорно-казуистический набор: встреча с колдуном, победа над чудовищем, женитьба на принцессе, но! но! Оказывается! – протокорни всех возможных архетипов и образов, база данных, так сказать, сокровищница коллективного бессознательного. Этакая художественно запрограммированная закольцовка ситуационной полиморфии, событийно-вероятностная мультиварка. В принципе – элементарная история успеха, людям нравится успех, пусть даже и чужой, если это не вступает в противоречие с их субъективно-ценностными установками, конечно.

Вообще-то, после изъятия всего наносного, искусственного любая судьба может быть выражена всего двумя базовыми состояниями – «путь наверх» и «жизнь наверху» (при условии выполнения первого, естественно); все остальное – декорации, пыль в глаза.

К чему я это? Догадайтесь с трех раз! Ну да, ничего не ново, и ты тоже, а все-таки она вертится, – пытаюсь соответствовать, встроиться хоть как-то. Хоть чучелом, хоть тушкой, но втиснуть свои похождения в эту чертову матрицу! Идея фикс, паранойя! – Господи! за что?! Самое главное – не могу объяснить, зачем мне это? почему? Успокоить совесть? Nothing but best – дескать, все сделал, как надо, все было правильно, а что не вышло ничего, так это – не ко мне, виноватых ищите в другом месте? Наверно. Только не получается. Даже в таком, формалистско-идеалистическом варианте. Не срастается. Да и откуда чему взяться, если я так и не понял, кем был, во что верил, чего хотел. Если еще и можно определить, кто в моей истории колдун, кто чудовище, кто друг, а кто враг, то с интригой, логикой, мотивацией – сплошной непротык. Цель? Не было никакой цели. Ни сначала, ни потом. Несло течением, плыл по волнам. Мотив? Опять-таки, мимо. Просто двигался, наугад, шарахался из стороны в сторону. Логика, хронология? – и того хуже; давным-давно все сдвинулось, смешалось в голове. Не память, а осколки, лоскуты; ей-богу! – дуршлаг, решето! – сквозит-сифонит всякой всячиной, только успевай удивляться-уворачиваться!..

Так о чем это я? Ах да, путешествие! Не было никакого путешествия! Так – сон, бред, галлюцинация. Иллюзия. И не герой я! не герой! Какой из меня герой, если не победил дракона, не женился на принцессе! Не получил полцарства в придачу. Можно, конечно, оправдываться: не стал тираном, не взял грех на душу, можно вспомнить о вероломной судьбе. А что такое судьба? Для того же тирана – оправдание злодейства, для глупца – синоним неудачи. Прямой путь на аутодафе рефлексии, указатели заблаговременно расставлены: несостоявшийся тиран, опомнившийся глупец. И – о, да! куда без нее! – закольцовка, бег по кругу: почему глупец? потому, что не захотел стать тираном?

Мысль путается в лабиринтах силлогизмов, в мерзкой паутине обывательского словоблудия. Да ладно тебе! чего распереживался-то так! Ну, не смог, не вышло, не срослось! – ну и что? Не ты первый! привыкай! Как это говорили когда-то англосаксы – не существует ничего вечного или того, с чем нельзя было бы расстаться. Так что расслабься, смотри на вещи проще. И вообще – не было ничего! Ни-че-го! – слышишь? Привиделось, все – привиделось.

И все-таки… Жизнь – репетиция спектакля? Который никогда не состоится? Может быть, потому и не состоится?..

IV

Впрочем, сам виноват. Зачем позволил вовлечь себя во все это? На что польстился? Предположим, есть оправдание – хотел быть счастливым. Более того, хотел сделать счастливым и весь род людской!.. А ну-ка! ну-ка! Стоп-стоп-стоп! Ну вот, опять, понесло-повело-поехало; откуда только что берется! Ага, вот уже и от ворот поворот. Ну, не то, чтобы так уж и хотел, просто – а почему бы и нет? в общем и целом – было бы неплохо; опять же – чистая совесть, как элемент вышеупомянутого счастья, для себя любимого. Ладно, если честно, хотел или нет – точно не знаю, не помню, да уже и не важно, просто сквозит, маячит позади досадливой тенью. Сейчас, конечно, смешно и грустно. Как будто эти два счастья (свое и чужое) обусловливают или, хотя бы, дополняют друг друга. Как будто они – звенья одной цепи, причина и следствие! И скажите еще – одновременно! Бред! Ну, бред же! Разве можно осветить предмет целиком? Разве возможно, вообще, что-нибудь идеальное, без пятен и обратной стороны? Объять необъятное, совместить несовместимое, прыгнуть выше головы… И что, в таком случае, счастье? Химера. Иллюзия. Пшик. В категориях разума нет и не может существовать настоящего, абсолютного счастья, – это говорю вам я, я, один из немногих, кому довелось испытать его. Земное счастье – лишь блеклая тень, смутное эхо того блаженства, нирваны, ослепительного, обжигающего, всепоглощающего, заставляющего почувствовать себя Богом, Вселенной, совершенством. И даже не почувствовать, а каким-то шестым чувством, надпонятийным, всевластвующим инстинктом распознать, проникнуть, раствориться во вне, стать всем и ничем одновременно, – чудесное, Божественное тождество, алхимия гармонии. Те крохи, которые перепадают людям – мизерны, убоги, не способны дать ни малейшего представления; жалкие, невнятные обрывки, клочки-стразы-сколки.

Единственное, что человеку доверено целиком – надежда. Унизительная подачка, приманка для дураков. Ни с того ни с сего обжегшее сердце предчувствие, лучик света, пробившийся сквозь облака; зерно невнятного обещания, уклончивого и сомнительного намека. И не намека даже в зыбкой цепи недомолвок, пауз, пантомим – конструкции, готовой рассыпаться при малейшем дуновении ветерка, обманчивой и издевательской, как и ее имя. Только вслушайтесь: надежда. Морфологический симбиоз одежды и ее функциональной сути, семантический союз предмета и действия. Согласитесь – в таком разрезе слово приобретает совсем иное звучание, смысл, пошлый и издевательский. Конечно, святотатство, коробит поначалу, но в каждой шутке… И потом, что она дает, эта надежда, кроме так называемого позитивного мышления, мечтаний, чаще всего неосуществимых и потому бесполезных, а, следовательно, и вредных. Она обескровливает нас, делая рабами недосягаемого, миража, она губит наши таланты, сжигает нашу энергию, иссушает наши души. И все это – ради – даже не обещания – намека! – на мгновение чего-то мимолетного, призрачного, неосязаемого, уходящего стремительно и навсегда, оставляющего после себя растерянность, грусть, чувство вины. Так надо оно людям – такое счастье? Почему мы мечтаем о нем?

Смешно… Смешно рассуждать о счастье мне, безумцу, обреченному весь оставшийся век прозябать в этой убогой комнатушке, с одним-единственным зарешеченным окном с навсегда, кажется, застывшим краешком тусклого осеннего неба. Голые ветви тихо покачиваются, словно кивая в такт мыслям, таким же безрадостным, таким же бессмысленным, как ветер, заблудившийся в этом унылом, забытом Богом краю; и ничто и никто не придет, не оживит, не раскрасит, и нет выхода, нет спасения, и все вокруг обречено на тихое, медленное угасание.

Владислав Иванович говорит, что я чересчур пессимистичен, подавлен, обнадеживает тем, что скоро межсезонье закончится, ударят холода, выпадет снег. Рисует картины утренних прогулок по белоснежному парку, бодрящую парестезию мороза, упругую свежесть воздуха, – его вера в реальность, завтрашний день, простоту и натурализм счастья непоколебима, трогательна и наивна. И с головой выдает его мягкость, слабость, доброту. И одиночество. Наверняка он несчастлив – немудрено! – мягкость, романтичность, доброта – тот еще багаж для сорока (или сколько ему там?) плюс, тянет на полноценный и вполне себе качественный, добротный кризис. Что там, за кадром? стандартный набор? Нелюбимая и нелюбящая жена, нечуткие дети, бездушие коллег-начальства? – неосознанно, инстинктивно он тянется к теплу, пониманию. Ко мне. Возможно, при других обстоятельствах мы и сошлись бы поближе, может быть, даже и подружились бы. Но не теперь, теперь это – невозможно. Прививка превосходства (пусть даже и косвенная, опосредованная) не оставляет шансов разного рода иллюзиям, дружбам, любвям, и я знаю: это – безнадежно, это – навсегда. И вся эта осень, приютившая меня, все эти дни, ночи, – чертово колесо смертей и рождений, встреч и прощаний, уныний и надежд, понимание и осязание этого – часть приговора, одно из условий моего существования. Ибо, увы, я виноват. Жалкий изменник, дезертир, предавший собственную судьбу, выброшенный на пустынный берег, без прошлого, без будущего, без права на помилование.

А окружающие (врачи, санитары, контингент) так и вообще – наверняка судят обо мне проще и жестче, без всяких романтических прикрас и заумных разглагольствований, без скидок и купюр. Я для них – еще один просто забулдыга, спившийся, опустившийся, со съехавшей крышей и перспективой сдохнуть от белой горячки или цирроза в самое ближайшее время. На этом фоне только резче контрасты, примитивнее конструкции и диагнозы. Раздвоение личности, когнитивный диссонанс… Владислав Иванович, дорогой! чистое сердце, родная душа! Забудьте! Забудьте, ради Бога и самого себя! Займитесь чем-нибудь (кем-нибудь) актуальным, перспективным, поймите, я – не тот, не такой, возиться со мной глупо, бессмысленно! Бесперспективно! Забудьте, прошу!..

Хотя, велик, велик соблазн! Так и тянет удивить, отблагодарить. Чем-нибудь. Вот только чем? Организовать прибавку к жалованью? Выигрыш в лотерею? А, может быть, любовь? А! – бессмысленно все! напрасно! И не из жадности или лени – ничего такого, не подумайте, ради Бога! – просто впустую все будет, только хуже сделаю! Разметает жизнь, раздербанит все к чертям собачьим – чертова прорва, агрессивная среда; я привык уже – такова c’est la vie, с волками жить. Хорошо, хоть привыкнуть успел, со своим уставом в чужой монастырь…

И все-таки, кого же он мне напоминает? Тоже что-то связанное с той девушкой; вскользь, рядом, косвенно… Или с кем-то еще; да-да, был, был кто-то. Дерзкий взгляд, ироничная улыбка… Впрочем, ерунда, кажется, отголоски, сны… Но доброта, тепло, сочувствие, искренность – они такие редкие, такие невозможные, невероятные здесь, в этом мире! Неожиданные! Господи! снова! – щиплет глаза, подкатывает комок. И – прозрение, откровение: все-таки я – все тот же, такой же! верю, надеюсь, жду! Чего? Не знаю! не знаю! Но жду! жду с отчаянной, рабской надеждой (!), покорностью, обреченностью, – ожидание истомило, иссушило меня, я его раб, пленник, на все и ко всему готов! Только пусть оно закончится, пусть увенчается! Хоть когда-нибудь! Хоть чем-нибудь! И пусть это что-то будет совсем не радужным, пусть я стану рядовым обитателей этого дома скорби, одним из всех, из многих – заурядным, замученным, затравленным, доходягой! Пусть. Но это будет фундамент, опора, это будет шаг, шажок, это будет движение! К счастью, тому самому, далекому, несбыточному, недоступному теперь, отсюда. Настоящему. Потому что я все еще жив. Жив и все помню. Помню, как потерялся, растерялся в том страшном, роковом безумии, как в самую последнюю минуту струсил, сдался, отказался… Отказался от любимой, друга, отказался стать Богом…

И снова – спазм рефлексии, тысячи и тысячи обвинений, оправданий, смертей, и я умираю, я задыхаюсь – обломок кораблекрушения, ничтожество, ноль, пустота, пешка, так и не ставшая ферзем. Тварь дрожащая. А, может быть, так было нужно? предопределено? Может быть, я поступил правильно – ведь Богам не место на Земле? Тогда почему я не умер? почему живу, думаю, помню? Значит, все, все, включая настоящее и будущее, – то, которое есть, и которое может быть, и прошлое, которого не было, и которое быть могло, – мне только кажется? снится? Или все-таки прав Владислав Иванович, и я – Бог?

Мысли роятся, переполняют, мозг вот-вот лопнет от напряжения, и тогда я начинаю метаться по комнате, плакать, стонать. Это чудовищно, это непозволительно – плакать мне! мне! еще недавно распоряжавшемуся судьбами и жизнями, вознесенному на самую высокую вершину, какая только может присниться смертному! Но, видимо, я все-таки – безнадежен, слабак, неисправимый неудачник. Плач мой становится слышен персоналу, и заканчивается все инъекцией, и тогда уже ничто не может помочь, – сон наваливается, вяжет, побеждает, и я обнажен, я бессилен, я беззащитен перед ним. И я затихаю на своей койке, одурманенный лекарствами мозг распахивается навстречу неизбежному, и в тот коротенький промежуток между зыбкими вехами сознания и небытия, в невесомые мгновения прозрачной блеклой пустоты вдруг пробивается грусть, грусть, как в детстве, в конце августа, когда близится, подступает, дышит сентябрь, и вместе с летом уходит часть жизни, важная и невосполнимая часть тебя самого. И становится жаль, себя, Владислава Ивановича, жаль всех, всех без исключения – мертвых, живых, плохих, хороших, – я их люблю, всех, каждого, вместе и порознь, близких и далеких, родных и чужих. И все, что было, преступления и подвиги, зло и добро, удачи и ошибки – все, что заставляло жить, любить, ненавидеть, страдать, блекнет, преломляется, подергивается глубиной безмерности, необъяснимой и неизмеримой высью. И обрушивается, захлестывает чувство сопричастности, родства, понимание, что все мы – лепестки облетевшего сада, фрагменты одной грандиозной мозаики, когда-то рассеянной по Вселенной, а теперь зачем-то вновь собранной кем-то всесильным и всевластным, тем, кому известен первоначальный, истинный замысел и кто уж точно никогда не станет мучить себя рефлексией, поисками смыслов и альтернатив. И в эти последние секунды я благодарен ему, благодарен искренне и абсолютно, слепо и безусловно, благодарен и счастлив. Потому, что знаю, что такое счастье, потому что был, жил в Аркадии…

14.44, вторник, 15 марта, Дикси Зет, 15/45, дистрибуция Омега, западный сектор.

от: служащего Канцелярии Губернатора Пиффа советнику VII Сержу.

относительно: несправедливости в жизни.

Ваше превосходительство!

Простите, ради Бога, что вот так, минуя официальную бюрократию и пренебрегая общепринятым этикетом и субординацией. Так сказать, на правах старого товарища и коллеги, – надеюсь, имя на титульном поле что-то Вам сказало. Впрочем, простите за наивность – такой высокий пост, такая занятость, с чего бы Вам помнить Пиффа. И все-таки, Пифф, Пифф, Ваше превосходительство, вспомнили? Когда-то начинали вместе, вот здесь, в этой комнатке – как сейчас помню – вот у той стены, прямо у окна стоял Ваш стол. О, вы всегда хотели, чтобы было больше света, больше Солнца – уже тогда тянулись вверх, в высшие сферы. Уже тогда была видна птица высокого полета. А напротив сидел я – птица полета маленького, невысокого, – не знаю, вспомните ли – маленький, неказистый, старина Пифф. Преданный, отзывчивый, безобидный. Всегда внимательный, всегда готовый помочь, уступить, услужить. Ответственный, исполнял, нес, служил, бдил. Безукоризненно, ни одного выговора, нарекания, ни одной помарки в личном деле. И вот, жизнь клонится к закату, и оказалось – все годы безукоризненной службы, все лишения и подвиги – без толку, насмарку, оказалось – не нужен никому. Руководство все – сплошь новое, из молодых да ранних, все больше – по верхам, разговаривает через губу, коллеги открыто издеваются, обращаются как с парией – разве могут они предположить, что когда-то эта рука, пишущая эти строки, пожимала руку прижизненного Божества, а эта нога след в след ступала за его ногой. И все думают почему-то, что я чуть ли не богач, скопил чуть ли не состояние, однако откуда ж ему взяться, этому состоянию, если не участвовать в интригах, не брать взяток. Вспомните – разве я когда-нибудь якшался с темными личностями, разве не гнушался всякими разными темными делишками. И остался бедный, Ваше превосходительство, и не слушайте кляузников и злопыхателей. Беден, как церковная мышь, едва свожу концы с концами. Прозябаю в крохотной квартирке на самом отшибе окраины, питаюсь просроченными продуктами и из-за этого у меня несварение и запах, и сослуживцы грозятся не пустить на работу, а если это произойдет, то будет означать конец карьеры, крах всей моей жизни. Понимаю, что не до меня, когда я со своими глупыми стариковскими притязаниями, однако, надеюсь на большое Ваше сердце и отзывчивое понимание. А также память о тех днях, когда Вы, совсем молоденький выпускник Академии стажировались в нашей глуши и стреляли у доброго сердобольного Пиффа пятачки на проезд. А он (то есть – я) прикрывал Ваши проказы и прогулы, когда Вы (позволю себе маленькую вольность) развлекались у мадемуазель Фикс (помните, была такая матрона, у нее еще все наше отделение гуляло), а потом там нос к носу столкнулись с префектом и пришлось оформлять Вашу мадемуазель, как ценного свидетеля, а Ваш загул – как операцию прикрытия. Вспоминаю и не могу удержаться – нет-нет, да и поползет слеза по щеке – до сих пор испытываю к Вам отеческие чувства, не сочтите за дерзость и не примите, Бога ради, в обиду – как чувствую, как понимаю, так и говорю. И сейчас не жду каких-то баснословных даров и великолепных протекций, но на маленькую прибавку к жалованью, на поправку квартирного вопроса я ведь могу рассчитывать, правда? Ведь это такая малость для Вас – вызвать референта и продиктовать несколько хороших слов в пользу бедного несчастного Пиффа. Поймите, мне больше не к кому обратиться, я не стал бы обращаться и к Вам, но накатила минута грусти и слабости, и не смог совладать с собой, глупый старый дурак, сижу, корябаю эти строчки. Помогите, ради Бога! А если не сможете по каким-то причинам, так хотя бы вспомните маленького грустного человечка, бывшего друга и коллегу по имени Пифф…

Примите уверения в полнейшем моем почтении и лояльности.

15.45, вторник, 15 марта, код №098/11

Дикси Зет, Центр слежения и контроля.

от: Директора Блонка в Канцелярию Совета Двенадцати.

относительно: ситуации на объекте.

Совершенно секретно

Настоящим докладываю: исследования пороговой мантии темпорального кора производятся согласно утвержденного плана, за истекшие сутки совершено 10 (десять) интервенций. Работы проводились коаксиально центральной оси, параметры настройки: триста шестьдесят градусов относительно нулевого меридиана, захват – двадцать два сектора номинального контура. По всем направлениям – штиль, психотропной, радиологической, космогенной, сейсмологической, какой-либо иной активности не обнаружено, продолжаю наблюдение.

Примите уверения в полнейшем моем почтении и лояльности.

16.45, вторник, 15 марта, код №077/14

Принцепс, Метрополия. Департамент обработки информации.

от: Директора Лисса советнику VII Сержу.

относительно: состояния дел.

Совершенно секретно.

Ваше превосходительство! По сведениям, полученным от источника, интересующий нас объект на связь не выходил, в пределах исследуемого пространства никакой активности не обнаружено.

Продолжаю наблюдение, жду инструкций.

Примите уверения…

– Дружище, а вам не кажется, что наш незаменимый и уникальный просто-напросто решил улизнуть? Как тебе такое развитие? Чисто умозрительно, в качестве одной версий?

– Да ну! Не думаю. Не похоже на него. А что? Великий и ужасный рвет и мечет?

– Нет пока. Но чувствую – скоро.

– Плюнь. Пусть побесится, иногда полезно. В любом случае, наше дело маленькое.

– Кощунственные вещи говорите, сударь. Не опасаетесь?

– А кто нас слышит? Да и нужен я кому! – обычный техник-оператор, серость-простота-посредственность. Между нами, начальство иногда такие вещи промеж себя вещает – уши в трубочку заворачиваются. А уж насчет злоупотреблений – так это просто Содом и Гоморра, непочатый край для эндобюро. И – ничего, нормально все. Закрывают глаза, списывают в архив. Потому как – место здесь такое, глухое-непопулярное – как замену найдешь? Кому охота из столичного пентхауса – в провинциальную избу? Опять же – сословия эти их поганые, каста – ворон ворону глаз не выклюет…

– Ну да, ну да… И здесь такая же фигня, да и везде. Начальство так и норовит схомячить, подставить, только и успевай поворачиваться. Нигде нет нашему брату понимания. Брун только один нас и понимал. За это его и…

– Кто их там разберет, за что его; никому из мажоров верить нельзя. И вообще, давай без политики, мы что – репликанты какие-нибудь? И потом – мы же все-таки при исполнении. Лучше расскажи, как там Принцепс? Еще функционирует та таверночка, на углу Симпсонов и 45-й – знаешь ее? Там еще фламбе подают и каждый вечер драка…

– Еще бы не знать! На прошлой неделе с приятелем забегал, драки, правда, дожидаться не стал – годы не те, а вот фламбе попробовал. А ты что – из Метрополии?

– А то откуда же! Первый Инкубатор, Академия управления, выпуск №3041.

– Ух, ты! А я из 3043-го, чуть-чуть разминулись. И как на Дикси попал? По распределению? Или романтика?

– Ага, романтика. Начальство словчило – сынка одного из богатеньких надо было дома оставить, вот я и поехал…

– И давно ты там?

– Шестой год уже, слава Богу…

– И как?

– Щипало, конечно, поначалу, и тоска съедала, подумать только – Экваториальный округ! у черта на куличках! А потом – ничего, привык, свыкся; иногда кажется – всю жизнь здесь.

– Да, сила привычки, или как оно там… Ладно, дружище, побежал – труба зовет. Ты там это – крепись. Звони, если что. И просто так звони, без повода, мало ли чего. И это – извини, что вот так вот вторгся, напряг. Как слон в посудной лавке…

– Это ты извини, что нагрубил. Но ты поставь себя на мое место – как снег на голову, среди бела дня, по секретной линии – как еще тревогу не поднял…

– Ну, я объяснил же уже все!..

– Да понял, я понял… Слушай… Ты и сам позванивай. Можешь сюда, по секретной. Только осторожно. Если не отвечу, не обижайся – не могу, служба, сам понимаешь…

– Да понимаю, понимаю… Слушай – конспирация, не видим друг друга, а звать-то тебя хоть как?

– И опять-таки – секретка, не могу сказать. Зови меня Первый.

– Лады! А я тогда буду – Второй. Так что тогда, Первый? до связи?

– Давай, Второй! До связи!