Очерки. Том первый

– Что за безобразие? Почему многие из вас, получив сигнал тревоги от оперативного дежурного, не собрались и не побежали в управление? Почему стали перезванивать: «А это учебная тревога?» «А что, действительно пожар?» Один Полуполтинных принял всё всерьёз и, соскочив с постели, побежал босиком по траве в управление…

Я сидел и слушал, довольный.

– Александр Мефодьевич, у вас не возникли сомнения?

– Никак нет! – отчеканил я молодцеватым тоном старшего помощника Лома. – Сразу оделся и побежал…

В зале зашушукались, откуда Никитеев знает такие подробности про меня?

– А вы разве не читали его блог в Интернете? – Никитеев обвёл взглядом зал. – Да вы что! Надо всем прочитать. Там такая драматургия! Ночью, в темноте, по читинским улицам, босиком…

После планёрки первым ко мне подошёл Сергей Николаевич Однолько:

– Александр Мефодьевич, я всё понимаю – тревога, вы побежали… Но почему босиком? И где вы в апреле нашли траву?

Про «босиком» и про «траву» нафантазировал себе Никитеев, но я признателен ему, потому что лучшей рекламы для моего блога в УФСИНе придумать было нельзя. С тех пор меня стали читать поголовно все сотрудники, а особенно сотрудники оперативной службы и отдела собственной безопасности. Пока не была дана команда заблокировать во всем управлении доступ к моему блогу.

Вслед за пожаром в СМИ разгорелся страшный скандал: правозащитник Виталий Черкасов раскручивает дело о массовом избиении осуждённых в «десятке» после пожара. Кто-то сливает ему информацию. Кто? В поле зрения оперативных служб попал и я.

Меня вызвали в отдел собственной безопасности, и толстый сотрудник отдела с двойным сальным подбородком сразу спросил меня:

– Вы с правозащитником Черкасовым знакомы?

– Знаком! – сказал я.

– Вот! – торжествующе изрёк упитанный сотрудник. – Тогда мы должны взять с вас объяснение…

– Ничего я писать не буду!

– Не хотите, чтобы мы вас кололи, да? Тогда предлагаем вам добровольно пройти исследование на аппарате «Полиграф».

– Я согласен на «Полиграф», – сказал я.

После «Полиграфа» я оказался у Никитеева в кабинете.

Он, немного заикаясь, начал:

– Ал-лександр М-мефодьевич, поверьте мне, «Полиграф» – это не моя инициатива…

– Я понимаю…

– Это Москва настояла. Они там отслеживают все ваши связи, и их заинтересовали ваши отношения с Черкасовым. В-вы знакомы с ним? Что в-вы можете мне о нем рассказать?

– Черкасов был редактором нашей газеты до меня. Это прекрасный журналист, честный, принципиальный человек. С ним вполне можно иметь дело. Вот новый начальник УВД сразу заключил с ним соглашение о взаимодействии. Разве это плохо выявлять в своей среде «оборотней в погонах»?

В общем, я дал Никитееву понять, что против Черкасова я работать не намерен, более того, я считаю его своим другом и не собираюсь рвать с ним отношения. Весь компромат потом на него собирал мой корреспондент Баир, он же писал разоблачительные ответы от лица управления, я видел эти черновики в редакторском компьютере. Кто-то же должен был их писать.

Никитеев же дал мне тогда совет:

– Не пишите больше ничего своём блоге о служебных делах…

Ближе к земле, Александр Мефодьевич!

Накануне 2012 года на последнем в уходящем году регламентном совещании Никитеев сказал с ехидцей в голосе:

– А давно вы, Александр Мефодьевич, не были в колонии? Совсем, вижу, вам материалы черпать негде. Надо ближе к земле быть, ближе к земле… Поезжайте-ка вы в десятую колонию. Напишите, как там осуждённые живут без блатных. Это же колония новой формации!

И я поехал. Как сейчас помню. 2-го января заступил на суточное дежурство на центральные склады, а 3-го вечером вместе с сотрудником отдела охраны выехали поездом в Краснокаменск. До 9-го числа! Хорошие получились рождественские каникулы!

По приезду из командировки я сразу разместил в блоге написанный там репортаж, который потом должен был лечь в основу первого выпуска газеты «Резонанс». Мой постоянный читатель Сергей Николаевич Однолько сразу оценил репортаж: «Интересно написано! Живо, ярко!» Но вот Никитееву это не понравилось. Суть его претензий состояла в следующем: почему материал, в котором содержится служебная информация, размещён в личном блоге, а не на сайте УФСИН или в газете? В общем, весть о моей новой «бомбе» в блоге молниеносно разнеслась по всему УФСИНу, а 11 января 2012 года случилось следующее.

Это был второй рабочий день в году. Утром, я ещё не успел включить компьютер, в кабинет редакции влетели Бато и Кирюшин. С Бато у меня были всегда хорошие отношения. Это сотрудник штаба, знаток компьютерной техники, уфсиновский хакер, так сказать, а с Кирюшиным я раньше не сталкивался – так, оперативник на второстепенных ролях, пешка. А тут влетели, глаза горят, куртки на обоих расстёгнутые, упрели, видимо…

– Где ваши компьютеры?

Я и сообразить ничего не успел. Часто так приходят, инвентаризации разные проходят то и дело. Я показал на компьютеры.

Бато сразу подошёл и начал отсоединять монитор, выдёргивать кабеля. Кирюшин ему помогал.

– Вы что делаете?

– Начальник приказал ваши компьютеры на осмотр привезти в управление… – пояснил Бато.

Скоро все три компьютера были сняты и увезены. Потом только я сообразил, что так не делается. Сам Бато мне рассказывал, что чтобы взять с рабочего места компьютер на профилактику, например, или на установку новой программы, составляется акт, в акте указываются все комплектующие, имеющиеся программы, а тут просто забрали и увезли. Причём, все компьютеры на балансе в бухгалтерии не стоят, один подарен, а два других куплены на специально выписанные премии и материальную помощь. То есть, по сути, являются личной собственностью.

Я пошёл к начальнику отдела собственной безопасности Козулину и предъявил свои претензии. Сначала-то он, узнав, что я пришёл за компьютерами, сказал, что после обеда можно их забрать, но когда я сказал, что изъятие оргтехники было произведено незаконно, он пошёл на попятную:

– Какое изъятие, Александр Мефодьевич? Ничего мы у вас не изымали!

От такой наглости и лжи я был просто в шоке. Я понял, в каком гадюшнике я служу и какие профессиональные мерзавцы работают рядом со мной. Верные продолжатели дела Ягоды-Ежова-Берии. Сколько я потом ни бился, ни требовал, ни писал в прокуратуру – правды я так и не нашёл. За всем этим, конечно, стоял Никитеев. Мне был дан ответ (дословно): «Осмотр компьютерных системных блоков редакции… произведён с разрешения начальника УФСИН России по Забайкальскому краю на основании оперативной информации от 11.01.2012, поступившей в отдел собственной безопасности, из которой следовало, что в компьютерах содержатся сведения, по содержанию способные нанести вред репутации органов УИС, требующей оперативного вмешательства». Документы на изъятие и последующую выдачу были сфабрикованы в лучших традициях НКВД.

Тут и службе конец

Служба моя в УФСИНе подходила к концу. С Никитеевым я старался не видеться, и он делал всё, чтобы я не попадался ему на глаза. Я был исключён из списков участников еженедельных совещаний при начальнике, мне лично не давались никакие его поручения. Я в обязательном порядке назначался на все дежурства на центральные склады, мне урезали надбавку за сложность и напряжённость, лишили обеих квартальных премий, в общем, потихоньку «выдавливали». Я и сам не хотел больше служить.

При встречах на улице, в коридоре, мы старались друг друга не замечать. Даже в храме (Никитеев верующий человек, и я часто видел его в Кафедральном соборе), мы не смотрели в сторону друг друга.

Моё увольнение проходило тоже без его участия. На приказе в день увольнения его тоже не было.

Потом у меня был длинный отпуск (с 16 июля по 4 сентября), затем я, не выходя на службу, написал рапорт и лёг на обследование в госпиталь. Последние мои дни на службе, когда я в последний раз надевал форму, были 25 и 26 сентября.

Придя домой, я оборвал с кителя все гербовые пуговицы, собрал в кучу галстуки, куртки, брюки, отнёс всё на помойку.

Никитеев и сейчас продолжает вести информационные войны с правозащитным центром, по-прежнему, новости забайкальского УФСИН полны сообщений о пойманных с поличным сотрудниках, новому главному редактору даны указания продолжать генеральную линию на разоблачение «блатной романтики».

P.S. Козулин через какое-то время будет осуждён за совершение должностного преступления и отправлен в колонию.

УФСИН. Козлов

Артист из «Тройки»

Козлов Евгений Ильич был моим последним непосредственным начальником в УФСИН России по Забайкальскому краю. Писать о нем особенно нечего, но всё же он сыграл не последнюю роль в моем решения закончить карьеру в тюремном ведомстве и выйти на пенсию.

Я прекрасно помню тот день, когда я увидел его впервые. Тогда я уже был сотрудником аппарата Управления и редактором ведомственной газеты «Резонанс», а он служил на какой-то офицерской должности в исправительной колонии №3. На какой должности, сейчас не важно. Колония «тройка», хотя и находится в черте города, но служить там охотников мало, и если уж попал туда, то значит не просто так, а за какие-то серьёзные провинности. Как ссылка. Добираться туда было очень неудобно. Общественный транспорт туда не ходит. Хорошо у кого свой автомобиль, а если нет? Служебный автобус, старый-престарый ЛАЗ был, но он часто ломался. А когда ездил, то на него надо было садиться на вокзале в 7 часов утра, потому что рабочий день в «тройке» был установлен с 8 часов. Если я попадал туда по службе с утра, то надо было ждать окончания рабочего дня, чтобы уехать в город с кем-нибудь попутно или на этом самом автобусе. И то он в город сотрудников не возил, а добрасывал лишь до остановки маршрутки на КСК.

Так вот было однажды в УФСИНе праздничное мероприятие, посвящённое 23 февраля. Этот день был раньше рабочим. Но ближе к обеду женсовет делал мужчинам подарки: обычно какие-нибудь кружки или ежедневники. В актовом зале собирали личный состав, зачитывали приказ начальника о поощрении, вручали грамоты, в конвертиках деньги и т. д. Потом была художественная часть. Было по-всякому: когда приглашали каких-нибудь студентов из училища культуры и детей, и они нам плясали и пели в тесном актовом зале на четвёртом этаже, но потом стали практиковать свою самодеятельность. В городских колониях и СИЗО есть свои таланты, вот и стали на праздники привозить их – дёшево и сердито! И вот на один из таких праздников в УФСИН привезли артистов из ИК-3, среди которых и был Евгений Ильич Козлов. Как сейчас помню номер, который он исполнял. Он изображал алкоголика из вытрезвителя. Его раздели донага, накинули на него белую простыню, всклочили по бокам его плешины остатки его некогда пышной шевелюры. На ногах у него были банные шлепки, а в руках пустая водочная бутылка. Лицо его было как раз то, что надо – ему хоть лет и немного, но, видимо, нервная работа сказалась сильно на нем – в общем, никакого дополнительного грима, чтобы подчеркнуть его пропитой вид ему не требовалось вовсе. Увидев его на сцене, мы так и легли в рядах. Рядом бурят хохочет: «От смеха умру, однако!» В общем, таким я его и запомнил, таким он мне и запал в душу. Где бы я его потом не встречал, а всегда перед собой видел образ этого выпивохи, которого мастерски сыграл Евгений Ильич.

«Чёрный полковник»

Потом он за какие-то особые заслуги был переведён в штат Управления на должность начальника инспекции по личному составу, которая занималась расследованиями разных происшествий с сотрудниками: пьянки, невыходы на работу, несчастные случаи, драки и т. д. Так как после этих расследований ничего хорошего сотруднику не грозило, а Козлов на этой должности проявил себя как рьяный борец против личного состава, то его и прозвали за рвение «чёрным полковником». Этот образ тоже ему здорово подходил: неспешная походка, цепкий и прошивающий насквозь взор серых неподвижных зрачков, негромкий, но всегда с уничижающей собеседника интонаций голос – всё это оставляло неприятный отпечаток после общения с ним. Да я с ним и не встречался по работе, Бог миловал.

Но вот настал чёрный день в истории нашего УФСИНа – пожар в исправительной колонии №10 в г. Краснокаменске. Сгорела из-за умышленного поджога почти вся колония, но никто из зеков не пострадал. Однако сразу же из Москвы прилетел директор Федеральной службы исполнения наказаний А. А. Реймер, суровый дядька, дал тут такой разгон всем, Никитеева, правда, оставил, так как он был без году неделя у руля управления, но двух его замов Н. В. Медведева и А. А. Маякова выпер с треском, не посмотрев, что они оба закончили Академию ФСИН и имели приличный стаж работы в должностях. А Андрей Александрович Маяков был моим непосредственным начальником, куратором газеты, где я был редактором. К этому времени Козлов уже был начальником отдела по работе с личным составом, его-то и назначили временно исполняющим обязанности заместителя вместо Маякова. Это, конечно, был удар по всей кадрово-воспитательной службе, потому что Козлов особым пиететом в отличие от Маякова у сотрудников не пользовался. Ко всему прочему он должен был курировать и работу нашей редакции.

Какое-то время, правда, он никак себя не проявлял. И без редакции забот у него хватало, но потом я, как редактор, стал ощущать на себе его пристальное внимание. И дело даже не касалось сначала функционирования газеты. Дело было в другом.

После того злополучного пожара я попал под колпак наших спецслужб (ОСБ – отдела собственной безопасности и оперативного управления). Меня стали подозревать в сливе информации в Забайкальский правозащитный центр, его руководителю Виталию Черкасову. Так как Черкасов был до меня редактором газеты УФСИН и моим хорошим приятелем, я и не скрывал своих отношений с ним. А так как я люблю острые ощущения, я ещё стал нарочно демонстрировать эти отношения. Тогда у меня уже был блог, я делал какие-то записи в нем, вспоминал добрым словом Черкасова, сам часто комментировал его острые выступления в его блоге.

Козлов, конечно, тоже меня подозревал. Я видел это по его отношению ко мне, хитрым взглядам, осторожным вопросам. Я так и говорил ему в шутку:

– Эх, Евгений Ильич, подозреваете вы меня в связях с английской разведкой!

Почему именно с английской? Потому что шли разговоры, были публикации в печати о том, что российские правозащитные центры для развала страны используют западные фонды, в том числе и английские.

В 2012 году, перед моим увольнением, я почувствовал на себе просто тотальный контроль. Сбылись слова Никитеева: «Вы, Александр Мефодьевич, считаете каждую минуту рабочего времени, а мы будем считать каждый ваш шаг!» Козлов каждый день утром в 8:45 заходил в кабинет редакции, чтобы проверить на месте ли я. Если я отсутствовал, он наводил справки, где я, куда ходил, и проверял, был ли я там или нет, во сколько ушёл и т. д. Однажды я возвращался с поликлиники УВД, где проходил диспансеризацию. Это было утро, я в поликлинику пошёл к 8 часам и до начала рабочего дня успел пройти несколько специалистов. С Козловым я столкнулся около 9 часов возле дверей управления.

– Почему это вы опаздываете, Александр Мефодьевич? – последовал вопрос.

Я объяснил, где я задержался. Уж не знаю, проверил ли он моё алиби, не знаю. И так было много раз.

Про то, как он залепил мне неполное служебное соответствие (в феврале 2012 г.), а потом два выговора подряд (в апреле), я молчу, так как писал об этом подробно в своём блоге. Обиды я никакой на Евгения Ильича не держу. Просто каждый играл свою роль: он выслеживал, я путал след – и это вполне нормально. Я не был идеальным сотрудником. Очень сильно рисковал, работая несколько лет нелегально в сторонней организации. На хвост мне всё-таки сели, но так как никаких следов от моей сторонней деятельности найдено не было, моё увольнение по этим мотивам не состоялось. Мы с Козловым оказались достойными противниками.

В журналистике он был полный профан. Если Маяков в мою творческую кухню никогда не лез, Козлов пытался делать и это. Он читал мои материалы, обязательно что-то в них правил, менял. Меня это очень раздражало, било по моему самолюбию, поэтому я стал писать материалы «на отвяжись» – без лирики, метафор, сухо, как требовал Козлов. Если он видел меня с фотоаппаратом на каком-нибудь мероприятии, то обязательно ему надо было мне указать, что снимать, с какого ракурса – хотелось запустить в него фотоаппаратом, честное слово!

А какую «прекрасную» характеристику дал мне Козлов! «Полученные знания в служебной деятельности применяет не всегда правильно… Отношение к службе посредственное… Требует за собой постоянный контроль со стороны руководства… Критику в свой адрес воспринимает болезненно… Недостатки, отмеченные руководством, таковыми не считает и не стремится к их исправлению… По характеру скрытен… С сослуживцами общение сугубо деловое… и т.д.» Особенно мне нравится последний пункт. Я ведь никогда в своей службе ни с кем из начальства не пил, никогда я не посещал никакие междусобойчики и корпоративы. Во-первых, я знал, что ЧК не дремлет, и именно на таких вот застольях тебя и могут спалить и потом сдать. Во-вторых, уж если и играть в Штирлица, то до конца.

Расставание с Козловым было обыденным. Он зачитал приказ о моем увольнении на пенсию. Сказал, что жаль терять такого специалиста как я и даже спросил, может ли рассчитывать управление на мою помощь? Я кивнул по простоте душевной. Хотя всё это, особенности психологии: рвать любые отношения, даже не очень хорошие, всегда болезненно. Но, слава Богу, всё это уже в прошлом.

Вместо эпилога

Недавно я увидел Евгения Ильича возле кафедрального собора. Он в сопровождении ещё нескольких человек (возможно, своих родственников) направлялся к дверям храма. Я специально понаблюдал за ним. Как он медленно, будто нехотя идёт. Словно не в храм, а на испытание какое-то. Перед входом не остановился, не осенил себя крестом, и даже не снял свою норковую кепочку… Но всё равно было приятно за него, правда. Значит, что-то привело его, потянулась душа «чёрного полковника» к чему-то светлому, и дай Бог, чтобы ничто не омрачало его дни.

Забайкальское казачье войско. Бобров

Первое знакомство

Первый раз я увидел Боброва на встрече в штабе Союза Русского Народа.

Предыстория долгая: мы, члены Читинского отделения Союза Русского Народа, решили полным составом учредить Городское казачье общество «Читинское» – клон официально зарегистрированного Читинского ГКО. Это был своеобразный план взятия власти, сначала в городе, а затем и в Забайкальском казачьем войске.

В общем, тридцать человек «черносотенцев» просто переоделись в казачью форму, вооружились нагайками и шашками и стали принимать участие во всех мероприятиях города. Внешне мы нисколько не отличались от реестровых казаков, более того, мы превосходили их во всем: и числом, и обмундированием, и выправкой, и главное, своей активностью. Городские власти не могли отличить нас от настоящего ЧГКО, да и не пытались особо вникать в казачьи дела. Их, наоборот, устраивала наша организованность и активность.

Настоящим городским атаманом числился войсковой старшина Шешуков, крепыш маленького роста, уже далеко не молодой. Он как-то нашёл меня на работе, в редакции газеты «Резонанс» и, растерянный, потея, стал выяснять, почему наше ГКО «Читинское» присвоило себе и название и полномочия Читинского ГКО? Ведь власти он никому не передавал… И я тогда не без излишней гордости заявил:

– Не передавали власть? А вы знаете, что власть иногда просто забирают?

Это были события 2008 года, а в январе 2010 года состоялись выборы войскового атамана. После двух лет двоевластия и неразберихи в войске (формально войско возглавлял Иннокентий Жербаков, находящийся со своим штабом в Бурятии, а в Чите продолжал называть себя атаманом казачий генерал А. В. Богданов) наконец краевые власти и казаки остановились на кандидатуре военного пенсионера полковника запаса Сергея Григорьевича Боброва.

Слухи, как писал Гоголь, всегда бегут впереди человека. Вот и до меня дошли пересуды о новом кандидате: серьёзный мужик, не кисель, хваткий, из казаков Ононского района, родился в селе Старый Чиндант… Но фишкой в его биографии было то, что он служил в ГРУ, где-то в Африке, и даже знает испанский язык…

Представители наших черносотенных казаков уже выходили с ним на контакт, но каждому хотелось бы составить о нем собственное мнение. И вот он сам приехал к нам в штаб на ул. Столярова (штабом служил офис нотариуса Ю. В. Минакова).

Приехал он в гражданском костюме. Коренастый, волосы тёмные, по-военному короткие, голова круглая и будто без шеи, просто лежит на широком туловище. На лицо брацковатый (то есть с тунгусскими чертами), маленькими цепкими глазами, ни усов, ни бороды. Говорит громко, будто выкрикивает фразы. Быстро вспыляет, но и успокаивается и переводит возникшую вспышку ярости в шутку тоже мгновенно.

Сидел он напротив окна, и представлялся мне какой-то тенью, неясно было поначалу, чего хочет от нас этот человек? А он, как потом оказалось, ждал от нас поддержки и участия в восстановлении порядка в казачьем войске.

На выборный круг пригласили только меня и В. Ю. Погосова (атамана нашего ГКО «Читинское»), как наиболее благонадёжных и предсказуемых. Остальных черносотенцев за двери зала не пустили, как самозванцев. Да и слава «националистов», «русских фашистов» ещё ходила за нами по пятам долго, пугала многих и отталкивала. Связываться с нами мало кто хотел.

Бобров действует

Какое-то время наши черносотенные казаки не были вхожи в официальное войско, которое после Большого круга 2010 года возглавил Сергей Григорьевич Бобров. Но переговоры шли. Чтобы сделать нас легитимными, необходимо было, чтобы все 30 человек прошли процедуру вступления в реестровое Читинское ГКО, где атаманом был Шешуков. Все знали, что если нас принять туда, то мы быстро возьмём там власть на ближайшем же круге – большинство-то однозначно будет за нами. Поэтому нас сначала хотели принимать в индивидуальном порядке по прошениям. Стало понятно, что это лишь хитрый ход Шешукова. Примут человек пять-десять, а остальных как националистов-фашистов отсеют. И наш атаман Погосов выдвинул ультиматум: или мы входим в реестр все сразу, или мы продолжаем казаковать самостоятельно. Бобров поддержал первый вариант.

Круг проходил в конференц-зале Кафедрального собора. Присутствовал сам Бобров (как казак ЧГКО), бывший атаман Богданов, городской атаман Шешуков и реестровые городские казаки, сколько удалось собрать. Кругу предшествовала большая подготовительная работа. У фактически выродившегося реестрового ЧГКО не оставалось никаких шансов кроме одного – уступить место набравшему вес и авторитет ГКО «Читинское». Всё было устроено максимально честно и прозрачно. Перед кругом Шешуков и Погосов сложили с себя полномочия атаманов, и сразу после принятия казаков-черносотенцев в реестр, состоялись новые выборы. Так как большинство было у нас, то и вновь избранным атаманом стал войсковой старшина Погосов.

Конечно, в прекращении противостояния и объединении городского казачества была заслуга атамана войска Боброва. Прекращение склок, желание выслушать всех, предоставить возможность работать на благо общества любому казаку без оглядки на его бывшие промахи – такова была позиция Боброва.

Бывало, кто-то его костерит за глаза, пишет на него какие-нибудь пасквили в газету или на сайты, а он говорит:

– Ничего! У нас казачья демократия! Пусть пишет! И пусть приходит к нам, мы ему должность дадим – пусть покажет, как надо работать. А мы посмотрим, оценим! – и улыбается хитро, как тунгус.

Многие укоряли его за такую мягкотелость, говорили, что с врагами нужно расправляться раз и навсегда, а опираться только на преданных союзников. Но атаман не слушал, гнул свою линию. Раз и навсегда на одном из кругов он снял с повестки претензии к бывшему атаману войска А. В. Богданову, которые всегда сытно питали казачью оппозицию и добавляли ей политические очки.

К сожалению, он не стремился к живой работе на местах. Мало ездил по станицам, мало встречался с простыми казаками, мало вникал в их нужды. Свою работу он сосредоточил на бумагах. Отчасти это было правильно. В имеющихся документах надо было навести порядок, а так же выработать новые, по которым предстояло продолжать программную работу с администрацией края, добиваться от неё внимания, льгот, преференций и денег.

Какой бы вопрос не поднимался на утренней планёрке, Бобров всегда доставал толстую папку с файлами и, самодовольно усмехаясь, доставал из файла нужную бумагу и приговаривал:

– А вот… у меня есть такой документ… от такого-то числа… номер исходящего такой-то… А вот ответ…

И он, действительно, заваливал администрацию Губернатора своими предложениями, инициативами, расчётами… Все понимали, что чиновники только отписываются, что атаман их нервирует, заставляет изворачиваться, и что это долго не может продолжаться и когда-то они просто от него попытаются избавиться.

Международный конёк Боброва

В 2011 году Читу посетил молодой казак, потомок русских эмигрантов в Австралии Симеон Бойков. История эта уже обросла легендами.

Я не был свидетелем встречи атамана Забайкальского казачьего войска Боброва с Симеоном Бойковым, но сам Бойков рассказывает об этом так.

До поездки в Читу он уже побывал в Москве и в Иркутске, где разыскивал родственников своей семьи. В Забайкалье у него тоже остались корни по линии бабушки Софьи Михайловны, отец которой родился в селе Шоноктуй. Времени для поездки туда уже не оставалось. Семёну надо было возвращаться в Австралию. Чтобы хоть как-то запечатлеть своё пребывание в Забайкалье, на земле предков, и чтобы было о чем рассказать и показать многочисленным потомкам забайкальских казаков на Зелёном континенте, Семён обратился к казачьему генералу с такой просьбой:

– Сергей Григорьевич, а вы не могли бы выписать мне удостоверение забайкальского казака?

– Не вопрос! – отозвался на просьбу атаман.

Он открыл сейф, достал чистый бланк удостоверения и начал писать:

– Бойков… Симеон Михайлович… Год рождения… Место жительства – Сидней, Австралия…

Дошёл до следующей графы и задумался:

– Вот тут надо писать, к какой станице тебя приписать… Казак обязан состоять в каком-нибудь первичном казачьем обществе…

– Ну пусть будет Читинское… – подсказал кто-то рядом.

– Нельзя! – отрубил атаман. – Казака на круге принимают… Круга не было…

Подумал немного.

– А давай напишем «Австралийская станица»? А? Посольская Австралийская станица – звучит!

Так с лёгкой руки Боброва появилась неведомая никому далёкая казачья станица. На удостоверении поставили круглую гербовую войсковую печать и вручили вновь испечённому казаку – послу ЗКВ на далёком континенте.

Может быть, и остались бы эти корочки с печатью своеобразным сувениром на память о Забайкалье, но не таков оказался Симеон Бойков! Принятие своего посланника в Забайкальское войско послужило детонатором в русской диаспоре в Австралии. Там будто информационная бомба рванула. И через какое-то время в Сиднее было образовано настоящее казачье общество, а с появлением станиц в Брисбене, Мельбурне, Данденонге образовался целый отдел – филиал Забайкальского казачьего войска за рубежом.

Конечно, это вызвало растерянность в российском министерстве юстиции, в МИДе, но русские казаки опять, как 350 лет назад осваивали новые рубежи. Опыт создания посольской станицы в Австралии дал толчок к разработке методических рекомендаций МИДа для всех казачьих войск.

Бобров же продолжил международную деятельность. Через какое-то время Посольская станица ЗКВ была учреждена в Канаде. Появились планы учреждения станиц в Монголии и Китае.

Кстати, бурная деятельность Боброва на международной арене послужила одной из причин досрочного прекращения его атаманских полномочий.

Господин атаман!

Я при атамане Боброве занимал в войске сразу две должности: заместителя по взаимодействию с РПЦ и по взаимодействию со СМИ. Первая должность требовала составления скучных и ненужных отчётов, а вот вторая доставляла удовольствие! Кроме пресс-релизов я писал много своих мыслей в блог, который стал местом, откуда все черпали информацию о происходящем в войске.

Сам Бобров читал его редко, скандальные материалы доходили до него с большим опозданием. И, как правило, в искажённом виде. Он сразу же в порыве ярости звонил мне и после короткой преамбулы, сдобренной десятиэтажными матами, успокаивался и говорил:

– Пришли мне, Мефодич, ссылку на эту статью!

Я присылал, а потом при встрече Бобров с доброй улыбкой делился своим мнением о прочитанном:

– Великолепно пишешь, Мефодич!

Много раз я ездил с Бобровым на различные мероприятия, по районам края. В декабре 2013 года вместе с ним и австралийским атаманом Бойковым летали в Москву. Семён с Бобровым до сих пор настоящие друзья. Бойков постоянно подтрунивал над Бобровым, напоминая ему его прошлое в ГРУ, потому что Бобров постоянно в речи употреблял такие выражения как «спецоперация», «информационная разведка», «скрытое наблюдение»… Он также постоянно инструктировал Бойкова, как командир солдата перед увольнением в город, чтобы Семён чего-нибудь не сотворил скандального, находясь в России.

Выпить Бобров мог крепко, но никогда не терял над собой контроля. За богатым столом с обилием спиртного у него всегда разгорался страшный аппетит.

Бобров никогда не кичился своим казачьим генеральским чином, в общении с казаками всегда был на равных, шутил, иногда переругивался. Но никогда не обижался на тех, кто отпускал шутки или критику в его адрес.

Спорил он горячо и своеобразно. Он мог бесконечно выслушивать аргументы оппонента, но резко менял тему спора или продолжал свою линию после короткой фразы: «Вопрос не в этом!» Порою он просто сбивал с толку собеседника этими словами. «А в чем же тогда вопрос?» – недоумевал человек после того, как долго что-то доказывал.

Ещё из любимых слов Боброва – «чётко» и «конкретно». Главное для него было всегда чётко и конкретно высказать свою позицию, а там – будь что будет. Он и до сих пор рассылает по электронным адресам свои «мысли», с такой припиской: «Многое идёт не так, как нужно было бы правильно. Направляю свои ответные мысли в мировое информационное пространство… Почитайте, тут все чётко и конкретно…»

Как атаман Бобров писал Президенту Путину письмо с анализом провальной деятельности Губернатора Гениатулина, как давал наказ новому Губернатору Ильковскому, как потом уходил со своего поста – об этом можно много бы написать…

Просто в этой главе я хотел запечатлеть и часть своей биографии. Что судьба свела меня и с таким неординарным начальником по линии казачества. И которого я с большим уважением называл «господин атаман».